Удостоверившись, что его одежда не пострадала, сеньор Кармайкл закрыл зонтик, вошел в парикмахерскую; и уселся в кресло.
– Я всегда говорил, что вы человек умный, — сказал парикмахер, завязывая ему на шее простыню.
Сеньор Кармайкл вдохнул запах лавандовой воды, такой же неприятный для него, как запах анестезирующих средств в кабинете зубного врача. Парикмахер начал подравнивать волосы на затылке. Скучая от безделья, сеньор Кармайкл стал искать взглядом, что бы ему почитать.
– Газет нет?
Не прерывая работы, парикмахер ответил:
– В стране остались только правительственные газеты, а их, пока я жив, в моем салоне не будет.
Сеньору Кармайклу пришлось заняться созерцанием своих поношенных ботинок. Это продолжалось, пока парикмахер не спросил его о вдове Монтьель — сеньор Кармайкл шел как раз от нее. После смерти дона Хосе Монтьеля, у которого он много лет работал бухгалтером, сеньор Кармайкл стал у его вдовы управляющим.
– Все благополучно, — ответил он.
– Мы убиваем друг друга, — сказал парикмахер, словно разговаривая сам с собой, — а у нее одной столько земли, что за пять дней на лошади не объедешь. Хозяйка десяти округов, не меньше.
– Не десяти, а трех, — поправил его сеньор Кармайкл. И убежденно сказал: — Она самая достойная женщина в мире.
Парикмахер, чтобы очистить расческу, перешел к туалетному столику. Сеньор Кармайкл увидел в зеркале его козлиное лицо и снова понял, почему не уважает парикмахера. Тот, глядя на свое отражение в зеркале, между тем говорил:
– Недурно обстряпано: у власти моя партия, моим политическим противникам полиция угрожает расправой, и им никуда не деться — продают мне землю и скот по ценам, которые я же сам и назначаю.
Сеньор Кармайкл наклонил голову. Парикмахер снова принялся стричь.
– Проходят выборы, — продолжал он, — и я уже хозяин трех округов, и у меня нет ни одного конкурента — я на коне, хоть правительство и сменилось. Выгодней, чем печатать фальшивые деньги.
– Хосе Монтьель разбогател задолго до того, как начались политические распри, — отозвался сеньор Кармайкл.
– Ну да, сидя в одних трусах у дверей крупорушки. Говорят, он первую пару ботинок надел всего девять лет назад.
– Даже если так, вдова не имела абсолютно никакого отношения к его делам.
– Она только разыгрывает из себя дурочку, — не унимался парикмахер.
Сеньор Кармайкл поднял голову и, чтобы легче было дышать, высвободил шею из простыни.
– Вот почему я предпочитаю, чтобы меня стригла жена, — сказал он. — Не надо платить, и, кроме того, она не говорит о политике.