Сто лет одиночества

– Люблю отвечать на письма, — сказал он, улыбаясь.

Он бросил фуражку в кресло, придав ей, как пластинке, вращательное движение. Под шкафчиком, где хранилось вино, в глубокой глиняной посудине охлаждались в воде бутылки лимонада. Падре Анхель извлек оттуда одну.

– Хотите?

Алькальд не возражал.

– Я потревожил вас, — переходя к делу, сказал священник, — чтобы выразить свое беспокойство по поводу вашего безразличного отношения к клеветническим листкам.

Слова его можно было принять за шутку, но алькальд понял их буквально. Ошарашенный, он задал себе вопрос, как могли эти листки настолько встревожить падре Анхеля.

– Меня удивляет, падре, что они волнуют и вас.

Падре Анхель, разыскивая консервный нож, выдвигал ящики стола.

– Не листки сами по себе меня тревожат, — сказал он немного растерянно, не зная, что ему делать с бутылкой. — Тревожит меня некоторая доля несправедливости, которая есть во всем этом.

Алькальд взял у него бутылку и, зацепив крышкой за подковку своего сапога, открыл ее левой рукой так ловко, что это привлекло внимание падре Анхеля. Из горлышка полилась пена, и алькальд слизнул ее.

– Существует частная жизнь… — заговорил он, но не закончил, однако, свою мысль. — Серьезно, падре: я не знаю, что тут можно сделать.

Падре Анхель сел за письменный стол.

– А вам бы следовало знать, — сказал он. — Ведь вы с подобными проблемами сталкивались. — Он обвел отсутствующим взглядом комнату и уже совсем другим тоном продолжал: — Нужно предпринять что-нибудь до воскресенья.

– Сегодня четверг, — напомнил алькальд.

– Я знаю, — отозвался падре. И, повинуясь внезапному порыву, добавил: — Но, может быть, у вас есть еще время выполнить свой долг?

Алькальд попытался свернуть бутылке шею. Глядя, как он прохаживается от одной стены к другой, статный и самоуверенный, на вид много моложе своего возраста, падре Анхель вдруг испытал острое чувство неполноценности.

– Как вам, должно быть, ясно, — снова заговорил он, — речь не идет о чем-то особенном.

На колокольне пробило одиннадцать. Алькальд подождал, пока замрут отзвуки последнего удара, а потом, упершись руками о стол, наклонился к падре Анхелю. Тревога, написанная на его лице, зазвучала теперь и в его голосе.

– Подумайте вот о чем, падре, — сказал он. — В городке все спокойно, у людей появляется доверие к власти. Любое обращение к насилию без достаточных на то оснований было бы сейчас слишком рискованным.

Выразив кивком согласие, падре Анхель попытался сформулировать свою мысль яснее: