Врач включил свет над входом и оглядел лицо священника скорее с человеческим, нежели профессиональным, участием; потом отворил затянутую сеткой дверь приемной и включил свет в комнате.
– Не будет ничего плохого, падре, если вы пять минут уделите вашему телу. Давайте-ка проверим кровяное давление.
Падре Анхель торопился, но, уступая настояниям врача, прошел в приемную и стал закатывать рукав.
– В мое время, — сказал он, — этих штук не было.
– Ваше время, падре, продолжается по сей день, улыбнулся он.
Пока врач смотрел на шкалу прибора, падре оглядывал комнату с тем наивным любопытством, какое вызывают обычно приемные врачей. На стенах висели пожелтевший диплом, литография фиолетовой девочки с разъеденной голубой щекой и картина с изображением врача, оспаривающего у Смерти обнаженную женщину. В глубине кабинета, за железной койкой, выкрашенной в белый цвет, стоял шкаф с пузырьками. На каждом пузырьке была этикетка. У окна стоял застекленный шкаф с инструментами, рядом — два таких же с книгами. Единственным различимым запахом был запах денатурата.
Лицо доктора Хиральдо, когда он кончил измерять давление, не говорило ничего.
– В этой комнате не хватает святого, — пробормотал падре.
Доктор обвел взглядом стены.
– Не только здесь, — сказал он. — Во всем городке.
Он положил тонометр в кожаный футляр, энергичным рывком задернул «молнию» и продолжал:
– Должен сказать, падре, что давление у вас очень хорошее.
– Я так и думал, — отозвался священник и немного удивленно добавил: — Никогда еще я не чувствовал себя так хорошо в октябре.
Падре Анхель начал медленно спускать рукав. Его заштопанная сутана, рваные ботинки и обветренные руки с ногтями будто из обожженного рога позволяли в этот момент увидеть самое существенное: что он человек крайне бедный.
– И все-таки, — сказал врач, — ваше состояние меня беспокоит. Надо
– Что поделаешь, господь взыскателен, — сказал падре.
Повернувшись к нему спиной, доктор посмотрел в окно на темную реку.
– Интересно, до каких же пределов? — сказал он. — Неужели богу угодно, чтобы кто-то девятнадцать лет подряд старался заковать чувства людей в панцирь, ясно при этом сознавая, что внутри все остается по-прежнему? — И после долгой паузы продолжал: — А не кажется ли вам в последние дни, что плоды ваших неустанных трудов начинают гибнуть у вас на глазах?
– Мне это кажется каждую ночь на протяжении всей моей жизни, — ответил падре. — И потому я знаю, что утром должен приняться за работу с еще большим усердием.
Он уже встал.