Лягушки

Улыбка на лоснящейся физиономии официанта казалась искренней, но за ней мне всегда виделось какое-то странное выражение. Наверное, как в том же в «Дон Кихоте» выражение лица Санчо Пансы – до какой-то степени плутовское, немного от мелкого жулика, который подтрунивает над другими, но и сам бывает объектом насмешки, уж не знаю, как это и назвать – очаровательным или возмутительным.

Стол сколочен из толстых липовых досок без какой-либо лакировки. На поверхности отчетливо видны древесные волокна, кое-где следы от сигаретных окурков. За этим столом я нередко пишу. Как знать, может, в будущем, когда моя пьеса будет иметь огромный успех, этот стол может стать культурной реликвией. То-то будет прибыльно пускать за этот стол посидеть и выпить, а если бы Вы приехали и посидели напротив меня, это было бы еще круче! Вы уж извините, литераторы они вообще любят так фантазировать и важничать, чтобы стимулировать свой писательский энтузиазм.

Официант сделал вид, что кланяется, но в поклоне так и не согнулся, сенсей.

– Здравствуйте, – сказал он, – добро пожаловать, верный слуга великого рыцаря от всей души рад вам услужить. – И с этими словами подал меню с названиями блюд на десяти разных языках.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Как обычно: овощной салат «Маргарита», тушеная говядина в соевом соусе «Вдова Энтони» и кружка темного пива «Дядюшка Малик»[99].

Тот крутанул толстой гусиной задницей и удалился. В ожидании заказа я осматривал отделку и убранство заведения: на стенах развешаны узорные доспехи и копья со следами ржавчины, изношенные перчатки с тех времен, когда противников вызывали на поединок, свидетельства и ордена за выдающиеся боевые заслуги и неувядаемые достижения, еще там была голова оленя, которая выглядела как живая, два чучела фазанов с перьями яркой расцветки, а также старые пожелтевшие фотографии. Хоть это и подделка под европейскую классику, но смотрелось занятно. Справа от входа стоит бронзовая статуя молодой женщины в натуральную величину, ее облапанные груди аж блестят: я внимательно наблюдал, сенсей, как входящие в трактир – и мужчины, и женщины, – проходя мимо, гладили ее грудь – на площади перед храмом Матушки Чадоподательницы всегда оживленно, а наиболее живо звучал зазывающий покупателей голос Ван Ганя. Недавно он представил публике номер «Цилинь приносит сына», якобы возрождение традиций, а на самом деле его поставили несколько работников городского дворца культуры – хотя ни то ни се, не китайское и не западное, но проблема трудоустройства пары десятков человек решена, значит, дело хорошее. К тому же, сенсей, как Вы и говорите, на самом деле всё изначально считают искусством авангарда. Немало подобных программ я видел по телевидению, в основном жуткая мешанина традиционного и современного, туристического и культурно-просветительного, делается с размахом, якобы по-европейски, с радостным волнением, то, что называется «благожелательность приносит богатство». Та же озабоченность звучит и в Ваших словах: где-то грохочут пушки и поле битвы усеяно трупами; а где-то поют и пляшут, погрязнув в пирах и веселье, как говорится, льется зелено вино и горят красные фонари. Это и есть наш общий мир, в котором мы живем. Будь на самом деле такой великан, который по размерам мог сравниться с земным шаром, как наше тело с футбольным мячом, и вот сидел бы он и смотрел на безостановочно кружащий земной шарик: то мир, то война, то пиршество, то голод, то засуха, то наводнение… Даже не знаю, какие мысли могли бы прийти ему в голову… Прошу прощения, сенсей, опять ушел в сторону.

Официант, ряженный под Санчо, принес стакан воды со льдом, тарелочку с хлебом, кусочек сливочного масла, а также блюдце со смесью чистого оливкового масла и соевого соуса с мелко нарубленным чесноком, чтобы макать хлеб. Хлеб здесь пекут превосходно, это признают все, кто пробовал иностранный хлеб. Есть его, макая в эту смесь, уже вкуснятина, не говоря уже о превосходных блюдах, которые подают следом – Вам, сенсей, непременно нужно поесть здесь, гарантирую, Вам точно все здесь понравится, – но в этом заведении есть еще одно обыкновение, а лучше сказать правило: каждый вечер перед закрытием они выставляют весь выпеченный за день хлеб – продолговатый, круглый, черный, белый, простой и деликатную выпечку – в корзине на столе у входа, и любой посетитель может взять его с собой. Никаких надписей или разъяснений, каждый может просто взять что-то, вот каждый и берет. Берет и уносит, зажав под мышкой или прижав к груди, хлеб – продолговатый или квадратный, мягкий или с пахучей корочкой, – разносящий вокруг ароматы пшеницы, льняного семени, миндаля, дрожжей. Когда, прижимая к груди свежий хлеб, я неторопливо шагаю по вечерней площади перед храмом Матушки Чадоподательницы, сенсей, душу охватывает какое-то чувство. Я, конечно, понимаю, что это ощущение расточительства, потому что я прекрасно знаю, что немало людей в Поднебесной ходят в лохмотьях, полуголодными, а многие живут на грани жизни и смерти.

«Мисс Маргарита» – кто, интересно, придумал такое, заставляющее представить нечто европейское, название для такого превосходного на вкус овощного салата из свежей зелени, помидоров и осота? Кто еще, если не Ли Шоу, мой одноклассник, сын нашего учителя. Как я уже упоминал в одном из писем к Вам, Ли Шоу был из нас самым талантливым, вот бы кому стать литератором, но в конце концов этим стал заниматься я. Он выучился на врача и перед ним открывалось блестящее будущее, но он ушел из медицины, вернулся в родные места и открыл этот ресторанчик – не китайский, и не европейский, скорее нечто среднее. И по имени ресторанчика, и по названиям блюд можно было понять, какое влияние оказала на нашего старого одноклассника литература. Одно то, что в нашей здешней мешанине местного и западного он открыл ресторан под названием «Дон Кихот», само по себе донкихотство. Ли Шоу уже раздобрел, он вообще был коротышкой, а пополнев, стал казаться еще ниже. Нередко он сидел в другом углу ресторанчика, поодаль, напротив меня, но чтобы подойти поздороваться, так нет. Я, бывало, разлягусь на столе и записываю свои самые разные впечатления, а он всегда закинет левую руку за спинку стула, а правой подпирает правую щеку, и в этом странном, но, судя по всему, праздном и спокойном положении проводит довольно много времени.

Ряженый Санчо принес мой заказ – тушеную говядину в соевом соусе и кружку темного пива. И вот я уже попиваю пиво, кусочек за кусочком не спеша жую мясо, наслаждаясь вкусом, и бросаю взгляды за окно, где под открытым небом разворачивается величественное сказочное представление. Сначала идет, грохоча барабанами, оркестр, следом несут знамена, шелковые зонты и вееры необычные персонажи в разноцветных одеждах. Сидящая верхом на цилине луноликая женщина с глазами, подобными звездам, прижимает к груди розовощекого младенца – всякий раз, когда я вижу эту Матушку, Дарующую Сына, мне хочется связать ее воедино с тетушкой, но в сознании возникает образ реальной тетушки – всегда в накинутом большом черном халате, с взлохмаченной головой, ухающим совиным смехом, блуждающим взглядом и путаной речью, – и рушит все мои прекрасные фантазии.

Сопровождающие Матушку, Дарующую Сына делают круг по площади и останавливаются, построившись рядами, посередине. Барабаны стихают, и чиновник в высокой шапке и темно-красном халате, прижимая к груди дощечку для записей – по его виду можно было подумать, что это дворцовый евнух из пьес про древних правителей, – и держа в руке желтый свиток, громко провозглашает:

– Небо и земля тому свидетели, да приумножатся пять злаков[100]. Солнце, луна и светила небесные порождают весь народ. Во исполнение воли верховного владыки Нефритового императора, Великая Матушка, Дарующая Сына, с ребенком на руках снизошла в дунбэйский Гаоми, чтобы особо уведомить благочестивых и набожных, знающих и способных мужей и жен о своем прибытии и ниспослании сына…

Этого ниспосланного сына – глиняную куклу – исполняющие роль знающих и способных мужей и жен предъявить не успели, потому что ее стащила одна из собравшихся на площади женщин, которые мечтали родить сына.

Хоть я и утешаю себя, приводя множество доводов, сенсей, но все же остаюсь трусливым как мышь, снедаемым тревогой, ничтожным человеком. С обретенным пониманием того, что девица по имени Чэнь Мэй уже вынашивает в утробе моего ребенка, меня как веревкой связало чувство, что я совершил тяжкое преступление. Потому что Чэнь Мэй – дочь моего одноклассника Чэнь Би, потому что ее выходили тетушка со Львенком, в те дни я собственными руками кормил ее из бутылочки порошковым молоком. Она даже младше моей дочери. И когда Чэнь Би, Ли Шоу, Ван Гань, все эти мои старинные друзья, узнают, как дело обстоит на самом деле, боюсь, стыдно будет людям в глаза смотреть, словно я надуть их пытался.

Помню, после возвращения в родные места я встречался с Чэнь Би дважды.

Один раз в конце прошлого года вечером, когда мела метель. Тогда Львенок еще не пошла работать в компанию по разведению лягушек, и мы неторопливо прогуливались, глядя, как танцуют снежинки в золотистом свете фонарей на площади. Издалека то и дело доносились взрывы хлопушек, дух Нового года становился все заметнее. Дочка сейчас далеко, в Испании, говорили с ней по телефону, и она сказала, что они с мужем гуляют по маленькому городку на родине Сервантеса. Вот мы со Львенком, взявшись за руки, и зашли в трактир «Дон Кихот». Я сказал об этом дочери, и из трубки донесся ее искренний смех.

– Земля слишком маленькая, папа.

Это культура слишком велика, сенсей.

Тогда я еще не знал, что хозяином этого ресторанчика является Ли Шоу, но уже понял, что владелец заведения – человек непростой. Как только мы зашли туда, обстановка нам тут же понравилась. И больше всего – простые столы и стулья. Накрытые белоснежными накрахмаленными скатертями, они, возможно, смотрелись бы очень по-европейски, но я согласен с тем, что позже объяснил Ли Шоу: он якобы выяснил, что во времена Дон Кихота в деревенских ресторанчиках Испании скатертей не было. Как в ту эпоху европейские женщины не носили бюстгальтеров, добавил он с хитринкой.

Признаюсь честно, сенсей, когда при входе мне бросились в глаза отполированные до блеска многими ладонями груди медной женской статуи, руки невольно потянулись к ним. Вот так и выявилась моя низменная суть, но все же я признаю это спокойно и открыто[101]. Львенок шикнула на меня и привела в чувство.

– Что ты шикаешь, это же искусство.