Сенсей, я своему племяннику сказал, что не только его бабуля чуть не погибла от его руки, но и отца твоего много раз вызывали на допрос в общественную безопасность, и губную гармошку изъяли, как доказательство вербовки и совращения Ван Сяоти молодежи. В своем дневнике он записал: «Красная дура познакомила меня со своим болваном-племянником. Еще один красный дурак, да и имечко у него странное – Вань Коу». Не будь этого дневника, у твоего отца тоже могли быть неприятности.
– Может быть, Ван Сяоти специально так написал? – предположил племянник.
– Твоя бабуля потом так и считала. Ван Сяоти специально оставил этот дневник, чтобы защитить ее. Поэтому вчера вечером она и сказала: «Он не только погубил меня, но и спас».
Моего племянника, сенсей, явно больше занимает то, как произошло дезертирство Ван Сяоти. Он восхищен мастерством Ван Сяоти в управлении сверхзвуковым истребителем. По его словам, вести «Цзянь-5» на расстоянии пяти метров от воды со скоростью восемьсот километров в час – это же любая малейшая ошибка, и ты падаешь в море. Каким высоким мастерством, какой смелостью должен был обладать этот парень! Воистину ас, всепогодный истребитель. До того как приключился этот случай, всякий раз, вылетая на учебные полеты над нашей деревней, он всегда выполнял элементы, вызывавшие восхищение зрителей. Мы тогда говорили, что когда он пикирует на своем самолете на бахчу на востоке нашей деревни, то может протянуть руку, сорвать арбуз и, тряхнув крылом, снова взмыть в небеса.
– А правда, что, прилетев туда, он получил в награду пять тысяч лянов[29] золотом? – спросил племянник.
– Может, и правда. Но будь это даже десять тысяч лянов, все равно не стоит того. Не надо завидовать этому, Сянцюнь, племяш. Деньги, красивые женщины – это все преходяще, как облака и дым. Самое ценное – это лишь родина, честь, семья.
– Третий дядюшка, ну почему вы такие отсталые? – вздохнул племянник. – Нынче вон какое время на дворе, а ты мне все такие вещи говоришь.
10
Весной 1961 года с тетушки сняли обвинения по делу Ван Сяоти, и она вновь приступила к работе в гинекологическом отделении здравпункта коммуны. Но за эти два года в сорока с лишним деревнях коммуны не родилось ни одного ребенка. Причиной тому был, конечно, голод. Из-за голода у женщин прекратились месячные; из-за голода мужчины превратились в евнухов. В гинекологическом отделении здравпункта коммуны остались лишь тетушка и врачиха средних лет по фамилии Хуан. Эта Хуан закончила известный медицинский вуз, но происхождение у нее было неважное, да ее еще зачислили в «правые элементы»[30] и поэтому отправили в деревню. Всякий раз, когда речь заходила о ней, тетушку охватывал необъяснимый гнев. Ну и характерец, говорила тетушка. Сами посудите – то целый день ни словечка не вымолвит, а то злобно и ехидно болтает без остановки, перед плевательницей может долго изливать глубокомысленные рассуждения.
После смерти прабабушки тетушка заглядывала к нам редко. Но всякий раз, когда у нас появлялось что-то вкусное, матушка посылала к ней старшую сестру с гостинцем. Отец однажды наткнулся в поле на полтушки кролика, видно, ястреб не доел, бросил. Матушка накопала полкорзины корешков и сварила с крольчатиной. Положила целую миску мяса, завернула и велела сестре отнести, но та отказалась. И тут вызвался я.
– Иди, конечно, – сказала матушка, – только смотри, не ешь тайком по дороге, да под ноги смотри, чтобы миску не уронить.
От нашей деревни до здравпункта десять ли пути. Поначалу я шел быстрым шагом, чтобы доставить мясо еще не остывшим. Но через некоторое время ноги отяжелели, в животе забурлило, выступил холодный пот и закружилась голова. Мучил голод, даром, что утром съел пару чашек жидкой каши на корешках. А тут еще из-под упаковки вырвался ароматный дух крольчатины. Во мне спорили, боролись два «я». Один говорил: «Ну съешь кусочек, всего один». – «Нет, – восставал другой, – надо быть честным мальчиком, слушаться маму». Несколько раз рука так и порывалась открыть упаковку, но передо мной вдруг возникало выражение матушкиных глаз. По обеим сторонам дороги, что вела из деревни к здравпункту, был насажен тутовник. Листья давно оборваны голодными людьми, я сорвал прутик, пожевал: такой горький и терпкий, что проглотить невозможно. Но тут я заметил на стволе только что вылупившуюся цикаду, зеленовато-желтую, с еще не высохшими крыльями. Обрадованный, я отбросил прутик, схватил цикаду и, недолго думая, запихнул в рот. Цикада у нас считается деликатесом, первоклассным тонизирующим средством, но, прежде чем есть, ее нужно поджарить. Я слопал ее сырую, не было у меня ни огня, ни времени. На вкус живая цикада оказалась превосходной, к тому же я считал, что по питательности она выше, чем жареная. Так я и шагал, осматривая деревья по обочинам. Ни одной цикады больше не нашел, зато заметил цветную листовку с прекрасным качеством печати. На ней сияющий свежестью и здоровьем мужчина обнимал красивую, как небесная фея, женщину. Надпись внизу поясняла: «Летчик коммунистических бандитов Ван Сяоти оставил свои заблуждения и встал на праведный путь. Ему присвоено звание майора национальных вооруженных сил и вручено вознаграждение в размере пяти тысяч лянов золотом, а его красавицей-спутницей стала знаменитая певица Тао Лили». Я забыл про голод и в необъяснимом возбуждении чуть не издал громкий крик. В школе я слышал о том, что гоминьдановцы запускают в нашу сторону воздушные шары с реакционными листовками, но не ожидал, что сам обнаружу такую, не думал, что они такие красивые и что, признаться, женщина на фотографии действительно обворожительнее тетушки.
Когда я вбежал в гинекологическое отделение здравпункта, тетушка как раз бранилась с этой Хуан – очки в черной оправе, ястребиный нос крючком, тонкие губы, изо рта выпирают багровые десны. Потом тетушка не раз говорила нам, что лучше холостяком остаться, чем взять в жены женщину, у которой при разговоре выпирают десны. От мрачного взгляда Хуан по спине пробежал холодок.
– Ты кто такая, как ты смеешь указывать мне? – услышал я ее голос. – Я уже в мединституте училась, когда ты в детских штанишках бегала!
Тетушка без особых церемоний платила ей той же монетой:
– Ну да, я знаю, что ты, Хуан Цюя, дочка капиталиста, знаю и то, что ты была первой красавицей мединститута. Может, ты еще и флажком махала, приветствуя входящих в город японских дьяволов? Наверное, еще и к японским офицерам щечкой прижималась на танцах? Ты вот с японской солдатней танцы танцевала, я в это время в Пинду состязалась с японским командующим в уме и смелости!
– Это кто-нибудь видел? – холодно усмехнулась та. – Кто-нибудь видел, как ты состязалась с японским командующим в уме и смелости?
– Это осталось в истории, родина тому свидетель.
Мне ну никак не надо было появляться в этот момент и передавать эту красочно оформленную листовку в руки тетушки.
– Ты чего примчался? – раздраженно спросила она. – Это что такое?