Лягушки

– Молодец, братишка, – похвалил Чэнь Би, – своей головой думаешь, вот и славно, придет время, вместе поработаем!

– Что же Ван Гань не пришел? – спросил я Угуаня.

– А-а, этот наверняка побежал на свой пост в здравпункт.

– Этот братишка и впрямь помешался, – подхватил Чэнь Би. – Тройкой лошадей не оттащишь.

– У его семьи с расположением дома непорядок, – загадочно проговорил Юань Сай. – И ворота не там поставлены, и туалет не на месте. Еще лет десять назад его отцу говорил, мол, нужно ворота переставить, нужник передвинуть, иначе точно слабоумие проявится! Тот решил, что я заклятие какое строю, даже за кнут схватился. Ну и что? Так оно и вышло. Сам с палочкой ходит, спина скрючена, а как выдастся свободное время, в здравпункт бежит, как дурачок, хамит, хулиганит, ну не слабоумный, а? Ван Гань и того пуще, стопроцентный крестьянин, а голова мелкобуржуазная, увлекся этой прыщавой Львенкой, что и ног под собой не чует, что это в целом, как не слабоумие?

– Ладно, дорогие друзья, – сказал я. – Не слушайте, что Юань Сай несет, садитесь, садитесь.

– У нашей коммуны в усадьбе тоже с фэншуем непорядок, – не унимался Юань Сай. – С древних времен ворота ямыня[56] на юг открывались, а у нас в коммуне – на север, прямо напротив ворот – скотобойня, режут скот целыми днями, все вокруг в крови, злое начало очень тяжелое. Я в коммуне указывал на это, так они заявили, что я тут феодальные предрассудки развожу, чуть в кутузку не посадили. Ну и что теперь? Старого партсекретаря Цинь Шаня наполовину парализовало, его младший брат Цинь Хэ – вообще придурок известный. Новый секретарь Цю отправился с десятком человек на юг с проверкой, попал в аварию, кто погиб, кто ранения получил, пострадали почти все. Фэншуй – дело великое, сколько ни упрямься, императора разве переупрямишь? Император, он тоже должен фэншую следовать…

– Прошу садиться! – снова воззвал я и хлопнул Юань Сая: – Наставник, фэншуй штука важная, но поесть-попить не менее важно.

– Если ворота коммуны не поправить, и дальше идиотизм проявляться будет, беда большая придет, – заключил Юань Сай. – Не веришь, поживем – увидим!

5

Безответно влюбившийся в Львенка Ван Гань понаделал немало странного, стал темой досужих разговоров после чаепития или после еды, предметом насмешек. Но я никогда над ним не смеялся, в душе я был полон сочувствия и уважения. Я считал его незаурядной личностью, родившейся не в то время и не в том месте, человеком искренним и верным, и при счастливой случайности вполне можно было бы написать о его чувстве целую поэму, которая воспела бы любовь в веках.

Львенок стала первой любовью Ван Ганя, он влюбился в нее, когда мы еще были маленькими, когда еще пребывали в полном невежестве об отношениях мужчины и женщины. Я помню, как много лет назад он со вздохом выпалил: «Какая же Львенок красавица!» Если подойти объективно, никакой красавицей Львенок на самом деле не была, ее даже симпатичной не назовешь. Тетушка изначально хотела меня с ней познакомить, но я отказался под предлогом того, что о ней мечтает Ван Гань. На самом деле она мне не нравилась. А вот в глазах Ван Ганя она была первой красавицей в Поднебесной. Выражаясь культурно, «у всякого влюбленного в глазах Си Ши»[57]; ну а по-простому, «рогоносец смотрит на золотистую фасоль[58] – ласкает взор».

Бросив в почтовый ящик первое любовное письмо Львенку, он так распереживался, что затащил меня на дамбу, чтобы излить свои чувства. Дело было летом тысяча девятьсот семидесятого года, мы только что закончили сельскохозяйственную среднюю школу. В реке бурлила высокая вода, она несла смытые колосья, трупы животных, а над ней молча кружила одинокая чайка. На берегу сидел отец Ван Жэньмэй и ловил рыбу. Рядом устроился на корточках, наблюдая, Ли Шоу, он учился в той же школе, но в классе помладше.

– А что ты Ли Шоу не скажешь?

– Маленький еще, не понимает ничего.

Мы забрались на старую иву, что росла на середине склона дамбы, и устроились на суку, выдававшемся в сторону реки. Ветки склонялись к самой воде и оставляли на поверхности меняющиеся на глазах знаки.

– Ну что у тебя? Говори скорей.

– Сперва поклянись, что не выдашь мою тайну.

– Хорошо, клянусь. Если выдам тайну Ван Ганя, пусть меня бросят в реку и утопят.

– Я сегодня… Я наконец отправил ей письмо… – Ван Гань побледнел, губы у него тряслись.