– Вы могли бы отшлепать ее по жопе, – сказал я, – говоря попросту. Могли закрыть ее на замок в комнате, или в туалете, или еще где-нибудь. Вы могли положить конец ее маленьким игрищам.
– Там нет замков, – буркнул Уинтерботтом, этот буквалист до мозга костей. Имогена засмеялась. – И буду благодарен, если вы не станете употреблять подобные слова в присутствии моей… – он замешкался, подыскивая какое-нибудь цензурное слово для обозначения статуса Имогены, – моей…
– Вашей любовницы, вы хотели сказать, – помог ему я. – По жопе, – повторил я громко.
Имогена восприняла это как отличную шутку.
– О, – воскликнул Уинтерботтом, – можете смеяться надо мной сколько угодно!
– Я не смеюсь, – сказал я, – я серьезен. Но я не собираюсь вам помогать.
Имогена приняла это на удивление спокойно.
– Значит, вы считаете, – сказала она, – что лучше пусть люди живут в аду только потому, что когда-то давным-давно они думали, что он станет раем. Я имею в виду, что вы предполагаете, что, протрезвев, человек должен выполнять обещания, которые он дал вдрызг пьяным. Вы считаете, что брак важнее счастья!
– А не надо человеку напиваться вдрызг, – заметил я.
И тут она сорвалась и набросилась на меня:
– Да какого хрена вы присвоили себе право говорить о браке, о счастье и обо всем остальном? Вы, самодовольный неженатый дрочила! Греетесь на солнышке в обнимку со своими сраными деньгами. – Брызги слюны орошали воздух. Я утерся. – Кормите меня своими сучьими ханжескими байками о святости брака, постоянстве и о прочих мерзопакостях, а сами перепихиваетесь там у себя с китаянками, японками и прочими узкоглазыми. Вот женитесь сначала, откушайте все прелести брака, а потом корчите из себя херова эксперта по семейным ценностям. Поживите с этим вымеском Эриком несколько лет, испытайте то, что мне пришлось испытать. – Она заметила мою слабую усмешку и сказала: – О да, вы знаете, о чем я, – и прибавила, свирепея: – Да, из вас получится сладкая парочка, будете сидеть у камина вдвоем и трепаться о святости того да нерушимости сего, обсасывать брачные обеты и прочую херню от чертовой высокой Церкви.
Вне всякого сомнения, она была одной из желаннейших женщин на свете – разгоряченная, рыжая, все более нагая от яростных речей, стрясающих покрывало с ее плеч. В комнате стало по-настоящему жарко. Я взглянул на часы и сказал:
– Думаю, нам необходимо пойти и где-нибудь пропустить по паре глотков, а потом мы могли бы отправиться еще куда-нибудь и позавтракать.
В мгновение ока Имогена выпалила:
– Мы не нуждаемся в вашей чертовой благотворительности!
Но я предвидел, что она это скажет, и, начиная со второго слова, выпалил фразу вместе с ней и с ее же собственной интонацией. Она не могла не рассмеяться, однако Уинтерботтом казался чрезвычайно озабоченным.
– Эта борода, – сказал он, дергая щетинистую поросль. – Понимаете, мне кажется, я еще не готов куда-то выйти с такой бородой.
– Так сбрейте, – посоветовал я. – Потом снова начнете отращивать, когда вернетесь домой.
Я обвел взглядом то, что им приходилось называть домом. Осуждал ли я их за это? Конечно же, нет, дурак этакий. Он серьезно посмотрел на меня.
– Жалко… Я уже две недели ее отпускаю.