Мы вышли, пока попугай делал что-то, что по снисходительности можно было принять за отрывок из «Поминок по Финнегану».[71] Я сказал:
– Может, они не в форме сегодня?
– Отклика не чуют, старик. Публика должна быть образованней этой толпы долбаной. Вот в Штатах один раз, по-моему, в Нормане, штат Оклахома, один мужик из публики отвечал на вопросы, которые, мать твою, птицы ему задавали, ответил неправильно, и они на него скопом кинулись, точно весь студень гребаный собрались выклевать.
– Невероятно.
Мы стояли у шатра под глядевшей на нас обоих луной. Он мне нисколько не стал больше нравиться, хотя теперь на нем отчасти лежал отблеск матери. Переодетый, он просто казался пародией на переодетого меня. Но ведь должно у него быть какое-нибудь достоинство, правда, нельзя же быть настолько ужасным. Я сказал:
– Ты на самом деле ее обожаешь, да?
– Кого? Ее? Старик, она придет сегодня поцеловать меня на ночь, это в мои-то годы, провонявшая всеми этими птицами. Слушай, ты мне теперь приятель. Мы кореша, а? Должны покорешиться, потому что одинаковые. Само собой, старик.
– Нет, не само. Мы похожи, и все. Это lusus naturae.[72] Причуда.
– Я, по-твоему, причуда, мать твою?
– Нет, мы оба. Теперь я пойду. Завтра у меня дела, а потом уезжаю.
– Ладно, вали, бросай меня, а ведь мог корешем стать. Пошли бы щас в город, выпили, как кореша. Наложил я на то, что она скажет и сделает. Можно в город на машине поехать. У меня деньги есть. Один я трахался нынче утром в койке, а старая сука подумала, будто смотрю на процессию, а это на самом деле был ты, ухохочешься, но никто, кроме тебя, про это не знает, поэтому ты должен со мной подружиться. Я свистнул у нее из сумки пару-тройку букеру, когда она в сортир ходила вставлять эту штуку, ну, знаешь, гребаную ловушку для спермы, забыл, старик, как называется.
Из большого шатра донеслись аплодисменты и музыка. Получше, чем «В монастырском саду», – по-моему, финал «Птиц» Респиги, – из чего я понял, что выступление Эйдрин закончено.
– Ну и крыса же ты.
– Кто? Я? Крыса? Раз я крыса, то ты тоже крыса гребаная. Само собой, раз мы одинаковые.
– Мы не одинаковые.
– Ладно, доспорим за выпивкой, мать твою. Старая сука пойдет щас разыскивать дорогого сыпка, чтоб не дать ему получить законное удовольствие, как говорится. Так что давай, старик, садимся в машину и дуем, а?
Он позвенел ключами. На кольце с ключами болталось миниатюрное пластмассовое воспроизведение мужского сексуального аппарата. Я сказал, двинувшись по направлению к большой дороге:
– Мне надо лечь. Завтра дел много.
Стояли там в ожидании три двухэтажных автобуса, явно для цирковой публики. По праздничному реву оркестра, наводившему на мысль о геральдическом позированье животных, неискренних зубастых улыбках, сердечно машущих руками погонщиках слонов и укротителей, было ясно, скоро хлынет публика. Я шел быстро. Ллев быстро шел следом, пыхтя.
– Ты про что это, много дел? Старик, нам с тобой тот обалденный номер надо обговорить. Освобожденный Ллев. Ни Одной Долбаной Цепи Его Не Удержать.