Сказать, что в эти секунды мне едва не снесло крышу, не сказать ровным счетом нечего. Стон застрял в горле в тот самый момент, когда острая пульсация резанула снаружи и изнутри мои интимные мышцы. И она не прекращала своей мощной атаки эрогенных толчков-ударов, пока твоя рука вела по складкам вульвы и растертым тобою же половым губам кожаным "веером" холодного флоггера, собирая свежие капли моих вагинальных соков на эластичные полоски черных жгутов.
— Хотя сомневаюсь, что любой из возможных ударов и от более серьезных девайсов, для тебя может стать заслуженным наказанием. Физическое наказание не всегда равноценно содеянному "преступлению". И пока виновный сам не поймет и не прочувствует полного масштаба всех последствий своих ошибок, полученная им мера покарания едва ли достигнет нужной цели. И чем телесная боль может обернуться в данном случае? Несопоставимой карой воздаяния или сладчайшей каплей незаслуженного наслаждения?
Честно, не знаю. Сколько силы ты вложил в первый удар и почему я его вообще не ощутила по началу (впрочем, как и не вникла в суть твоей очередной тирады)? Или ты был прав, или меня настолько прокачало адреналином с головы до ног, что порежь меня сейчас ножом — я и этого не почувствую.
Резкий хлесткий хлопок, чуть отличающийся от удара того же стека более шумным и звучным захлестом кожаных "ремешков" плетки-многохвостки. Я даже сперва не поняла, что это вообще был за звук, и скорее вздрогнула из-за его "шипения", чем от быстрого невесомого скольжения холодного оттиска удара по моей ягодице и небольшому участку поясницы. Но уже через две-три секунды все стало на свои места. Холодный "поцелуй" плети быстро и весьма ощутимо налился теплом, щемящим зудом, а затем уже и более горячим притоком вибрирующего жжения. Только я все равно ничего не понимала и едва соображала, что чувствую, словно эта "боль" была совсем не моей, а каким-то инородным лоскутом, налипшим на мою кожу легкой тканью.
— Как бы я хотел, чтобы ты в полную меру ощутила разницу между тем, как я тебя наказываю и тем, что ты натворила. Что все мои удары и методы — ничто по сравнению с последствиями твоего поступка, и они никогда…
Вот когда мне стало на самом деле больно — очень-очень больно. Когда ты зачерпнул на моем затылке под резинкой повязки волосы в свой кулак, натянув и приподняв над крышкой станка мою голову, опалив ушную раковину горячим ровным голосом хладнокровного палача:
— Никогда не возместят ни одного потерянного дня, которые ты отобрала у нас обоих. И все то наслаждение, которое ты пропустишь через свое бл*дское тело прожженной шлюхи… — (а вот второй удар я почувствовала практически сразу. Возможно в этот раз ты вложил в него куда больше сил, чем в первый, хотя ожидаемой боли как таковой опять не накрыло, лишь более горячим и неожиданно глубоким ожогом, расцветающим на моей второй ягодице перехлестной широкой полосой, задевшей даже анальную пробку. И кажется я дернулась из-за скользнувших по горячей промежности нескольких кожаных жгутов, резанувших чувствительную плоть с моим ответным сжатием внутренних мышц анала и влагалища. Судорожный спазм острой эрогенной вспышки не заставил себя долго ждать, пронзив раскаленной спицей клитор, налитые кровью мышцы вульвы и вагины буквально навылет — через все тело: стянутую на нем кожу, включая грудь, затвердевшие соски и до затылка, до пылающего под твоими пальцами скальпа.) — Будет ничем, жалким отзвуком, блеклой тенью на фоне того, что ты могла бы получить и испытать в моих руках если бы я давал тебе его с той любовью. Любовью, которая тебе оказалась не нужна. От которой ты так самозабвенно отказалась… Что ж…
Кратковременную судорогу испытанного "удовольствия" и плавящуюся метку от удара флоггера нещадно смяло твоим громким шепотом, выжгло всеразрушающим напалмом твоих забивающих до смерти слов. Я даже не успела всхлипнуть (колючая проволока сухой асфиксии моментально стянула мою глотку и грудину тугой режущей петлей), только раскрыть шире под повязкой глаза и все равно ничерта не увидеть, кроме твоей кровавой мглы и сплошной черноты ненасытной бездны.
— Наслаждайся, бл*дь. Разве не к этому ты стремилась все эти годы? Жить только на инстинктах, сиюминутном наслаждении, заменить реальное, живое и ценное на жалкое подобие истинного смысла бытия, — я уже не дрожала, меня трясло, колотило, сжигало заживо в твоих словах, руках и в каждом беспощадном жесте…
И ты словно намеренно, как изощренной издевкой усиливал свои "удары" через манипуляцию своих прикосновений и последующих действий: более нежно и жарче обхватывал мой затылок пальцами, массируя корни волос их ласковыми сжатиями… и накрывая следы плети попеременно на моих ягодицах интимным захватом ладони поверх каждого ягодичного холмика. Сминал, сдавливал, задевал грубой кожей перчатки воспаленные участки промежности и онемевшей киски. А я не могла… Господи, я даже не могла зарыдать, не то чтобы закричать или забиться в истерическом припадке до полной потери сознания.
— Это все, что тебе теперь доступно: статус шлюхи, бл*ди и анальной дырки для слишком щедрого Хозяина. Как видишь, у любви тоже есть своя обратная изнанка. И, увы, она далеко нелицеприятна. И все, что тебе теперь остается — сравнивать силу физической боли и наслаждения с тем, что ты потеряла и уже никогда не вернешь. Только внешняя физиология, одни оголенные инстинкты и животные рефлексы. Я сделаю так, чтобы твоя боль была очень сладкой и нестерпимой, и ты полюбишь ее, потому что отныне ты будешь жить только ею…
В этот раз я не услышала, как дрогнул воздух и плотный мрак разрезало каскадом черных жгутов плети. Меня душили, глушили и стягивали тугие полотнища твоего черного савана. Я даже не успела осознать, когда и как ты разжал ладонь на моей ягодице, слишком глубоким был отпечаток от твоей руки и предыдущего удара флоггера. Новый захлест перечертил поясницу где-то на середине и под углом, и на этот раз холодная метка мертвого поцелуя оказалась весьма осязаемой, особенно в последующие секунды, разгораясь на моей спине подобно мириадам огненных искр на папиросной бумаге. Ты отпустил мне волосы и меня снова крутануло в смертельной петле с окончательной потерей твоего спасительного ориентира в этой жуткой обезумевшей мгле. Мне оставалось только цепляться слухом за твои шаги и горящими сенсорами трясущегося тела за передвижением твоей тени. Но сейчас это было нереально. Я не понимала откуда они доносятся, с какой стороны, сверху или снизу, а может изнутри меня самой? Но я чувствовала, бл*дь, чувствовала их практически физически, словно они отражались или сразу впитывались моими телесными ранами, каждым прописанным отпечатком от твоих рук и пальцев на коже и под кожей, на самых уязвимых и чувствительных точках поверх и в глубине… в недостижимой глубине.
— Жить, существовать и молиться на каждый удар… — (следующий прошелся по моей левой лопатке — ты попадал точно по выбранной тобою цели просто идеально, тебе даже не мешали ремни сбруи, хотя, возможно, они частично смягчали силу наносимых захлестов). — Осознавать в полную меру, что это единственное, на что ты теперь можешь рассчитывать — на безвольное, раболепное существование у ног своего Хозяина, под его ошейником и под его членом, — (кажется это был пятый, хотя я старалась не считать… все равно, что попытаться высчитать количество хвостиков плети в момент их слияния с моей кожей… это же реально можно рехнуться) — Это и есть твое нынешнее место. Это и есть то, что от тебя останется. Моя бесправная вещь, персональная сучка, спускающая и готовая принять своего Хозяина в любую секунду только по щелчку его пальцев и кивку головы. — (еще один… и ты определенно не спешил с интервалами между ударами, тщательно и крайне щепетильно готовясь к следующему заходу: выбирая точку, просчитывая траекторию и вкладываемую силу твоей руки) — И ты будешь его хотеть и ждать всегда, в любом состоянии, до которого я тебя доведу, и в любом положении, в которое я тебя поставлю. Даже истекая кровью и теряя сознание, на пике самой острой боли. Будешь выть и умолять меня о разрешении кончить. И особенно на моем члене.
Не знаю, какой он был по счету. Возможно даже десятый. И он прошелся точно по центру промежности, охватив и вжавшись всеми хвостиками плети в распухшие складки вульвы, в половые губы и ноющий клитор. И ты не сразу их сдернул, задержав ровно настолько, чтобы я успела прочувствовать распускающееся жжение искрящейся боли под их тугими жгутами, впечатавшихся в мою киску на несколько нереально долгих мгновений, после обмякших и заскользивших вверх по растерзанной плоти за замедленным движением твоей руки.
Я не кончила, наверное, только потому, что уже несколько минут находилась в абсолютной дезориентации, но этот удар притопил меня не менее сильно, чем твои последние слова. А может они так удачно направили свою атаку в мое влагалище из-за слияния двух взаимодополняющих сил? И, кажется, я впервые закричала, потому что ожег отпечатался по нежной и возбужденной коже молниеносно, взорвав на хрен все эрогенные точки одновременно и единой синхронной вспышкой с мощным толчком до запредельной глубины.
— Моя сучка… только моя… Внимать, принимать и ждать… преданно, послушно… истекая от желания, даже во сне, — я умудрилась ослепнуть даже в твоем кромешном мраке, оглохнуть и отупеть до полной потери четкого осмысления происходящим… зависнуть на красных гранях-лезвиях невидимого перехода между прострацией, твоей реальностью и обостренными ощущениями собственного тела. Возбуждение, боль и более глубокая боль под пиками твоих клинков в сердце и в издыхающем сознании — все что сейчас проходило через мое тело, циркулировало в венах, в коже и сливалось в единую пульсацию с ударами флоггера по моей спине и ягодицах. И они не были хаотичными и бездумными, они подчинялись твоей руке, твоему голосу, каждому взвешенному, вымеренному и идеально просчитанному наказанию: физическому, психическому и болевому…
Моя кожа горела, пылала, стенала, казалось на ней уже не осталось ни одного живого места, будто ее сожгло на солнце и ее вот-вот начнет стягивать болезненным ознобом, сочащимися волдырями и липкой испариной. Но никакие физические раны не могли совладать с моей реакцией на твою близость и воздействие твоих манипуляций, твоего голоса и на тебя самого. Их растворяло едкой кислотой моей одержимой похоти, расщепляло на атомы под мощнейшими разрядами остервенелого вожделения. Я не могла избавиться в этой жидкой, плавящейся магме оголенного безумия лишь от одной единственной и навязчивой мысли — от ТЕБЯ.
Ты оказался прав. Тысячу раз прав. Эта боль была слишком сладкой и ее дарили твои руки, отнимая благосклонной милостью часть здравого рассудка и растерзанного сознания. И я не хочу сейчас ни о чем думать, чего-то ждать и уж тем более гадать по ударам твоей плети на свое ближайшее будущее. Я могу только молиться, тихонечко скулить, выть в кляп и умолять своего Бога держать мой разум, как можно дольше в этом полутрансовом состоянии.
— …ты хорошо усвоила этот урок? У каждого наказания, исходящего от руки твоего Хозяина, существует своя обязательная завершающая составляющая — за любой болью следует наслаждение. Поэтому ты изначально этого ждешь и так течешь, смешивая полученные удары с будущим удовольствием… И в этом твоя истинная сущность — прирожденной нижней и покладистой сучки. Подчиняться и внимать каждому слову своего Хозяина, ибо только от твоего соответствующего поведения зависят масштабы моего будущего поощрения.
Как долго ты уже об этом говорил и когда перестал полосовать мою спину? Не помню. Кроме того момента, когда ты накрыл меня собой, едва задевая мою пылающую кожу прохладной тканью своего костюма. Подхватил мягким захватом пальцев под подбородок и скулы, приподняв голову над мокрой от моей слюны лежанки станка. И, кажется, я уже не была так напряжена, как раньше, как до начала твоей экзекуции. Зато дышала или задыхалась так, будто все эти минуты гоняла по беговой дорожке на максимальной скорости. А вот твой голос так и не изменился ни на тон и не на градус ниже или выше: ни учащенного дыхания, ни осипших ноток. Только зыбкость звучного баритона усилило свое проникновение с поглощением в несколько стремительных погружений вглубь.