— Выдрессировать, как собачку Павлова за один сеанс боли? Разве такое возможно?
Тема с вероятными опасными последствиями переместила стрелку на несколько градусов в другую сторону. Зверь еще напряжен, но заметно успокаивается. Смотрит мне в лицо и видит теперь только меня.
— Тебя, наверное, в детстве никогда не били ремнем и не применяли прочих телесных наказаний? Я угадал?
— С чего ты взял? Конечно, наказывали, как и большинство детей.
Отрицательно качает головой с ироничным прищуром глаз.
— Сможешь вспомнить хотя бы парочку самых ярких и незабываемых?
Пытаюсь напрячь память и действительно… натыкаюсь на сплошные пробелы… хотя нет, что-то…
— Кажется… да. Когда мама меня один раз ударила ладонью по губам… — хмурюсь, то ли с неуверенностью, то ли с попыткой преодолеть залежавшие и покрытые тремя слоями древней пыли детские комплексы. — Было очень… больно… господи. Могу поклясться, что даже помню этот удар чуть ли не насквозь, отдачей в затылок… Мне тогда было где-то года четыре, не больше.
— Мозг запоминает самые сильнейшие и глубокие переживания, включая моменты острой и нестерпимой боли. Поверь мне на слово, ты еще отделалась легким испугом. Достаточно всего лишь раз конкретно и как следует отлупить ребенка ремнем, чтобы эта боль прошилась в его памяти именно условным рефлексом.
Смотрю в его невозмутимое практически расслабившееся лицо и пытаюсь в который раз докопаться к скрытым от внешнего мира архивным файлам семейства Мэндэллов. И что-то мне подсказывает, что продолжения у этой истории больше не будет… по крайней мере не в ближайшие десять лет…
Я так и не сумела понять, как такое вообще возможно… Практически ничего не знать о самом человеке, его прошлом и частично настоящем, и при этом… так его чувствовать. Знать, что сейчас он только мой, принадлежит в эти самые секунды только мне одной, сокрушая все барьеры и препятствия прошлого, настоящего и даже будущего. Нам больше ничего не мешает, ни внешний мир, ни Саманты с Митчеллами, ни само время, неумолимо приближающееся к конечной отметке… ни замкнутое пространство с ограниченными возможностями.
Нет, нас ничто не сдерживает и не сковывает. Будущее не стучится в нашу дверь похоронным набатом. Сэм не врывается в окна с вооруженным отрядом спецназа. Демоны Дэнэла Мэндэлла спят в глубоком анабиозе в наглухо запечатанных креокамерах под самыми глубокими толщами льда на Северном Полюсе.
Мы вдовеем… только вдвоем… внутри временного потока из собственных чувств, управляющих нами обоюдными интуитивными порывами. И это уже не игра и не смена ролей. Одни оголенные эмоции и желания, горячая кожа, порывистое дыхание, взгляд, одурманенный сладкой негой и тончайшими кристаллами блаженной боли. Любовь, режущая под кожей остро заточенными коготками дюйм за дюймом, миллиметр за миллиметром, подбираясь к сердцу, впрыскивая свой токсичный наркотик в кровь, по венам — в самый центр мозга. Разгоняя свой дурман по всем капиллярам, выжигая изнутри каждый нерв, каждую клетку тела. Сжимая горло, перехватывая дыхание, скручивая легкие и выдавливая острую беспричинную вспышку с желанием разрыдаться.
Дэнни, почему ты не сказал… почему? Особенно когда смотрел сверху вниз, поменявшись со мной местами, погрузив свои пальцы в мои волосы под затылком у шеи, направляя мой взгляд в свое потемневшее лицо, в свою проснувшуюся и запульсировавшую бездну. Момент, когда я впервые ощутила себя настолько маленькой и беспомощной. Сделай ты тогда что-нибудь не так, я бы точно сорвалась и окончательно распрощалась со здравым рассудком.
— Моя девочка… моя маленькая сладкая девочка… — твои ладони на моем лице, бархатное скольжение кожи на моей, подушечки пальцев едва прикасаются к немеющей поверхности, едва не вырывая из моего горла тихие стоны. Я буду вспоминать твой последний томный взгляд с болью и слезами даже через 10 лет, когда твои пальцы будут так же прикасаться к моему лицу, но вместо ответной открытости и восхищенного предвкушения я буду изо всех сил стараться не смотреть в твои глаза, сжимаясь изнутри в болезненном предчувствии до ломоты в костях. То, чем ты когда-то вскрыл вены моих чувств — нежностью, спонтанностью, обжигающей страстью, неконтролируемой одержимостью, невыносимой чувственностью… Твои поцелуи и ласки буквально резали меня до самых костей, пронзая мое тело мириадами тончайших невидимых спиц, заставляя меня раскрываться и обнажаться глубже, чем это вообще возможно, заставляя кричать от наслаждения и нескончаемого потока безумных желаний… Наполняя собой, своей защитной силой, своей скрытой любовью, своей сущностью, насыщая всем тем, что однажды… ты отберешь у меня, беспощадно вырвешь с корнями и мясом, пропуская раз за разом через схожие моменты наслаждения с совсем обратным воздействием на мою психику и тело.
И тогда да, ты будешь прошивать меня болью день за днем, час за часом, секунда за секундой, лишая возможности и права выбирать, возможности хотеть… возможности надеяться и… любить.
Тем больней и невыносимей мне будет вспоминать этот день, твои глаза, слова и ласки… твои губы, которые умели ТАК целовать… твое тело, которое я могла обнять и окутать собой, своей кожей, своими ощущениями… моего Дэнни, который был тогда только моим.
Невесомая, но такая чувствительная ласка на контуре моей нижней губы при соприкосновении с нервными окончаниями кожи подушечки пальца Дэниэла, заставляет мой ротик раскрыться еще шире, вытягивая из него горячие порции сбившегося дыхания. Меньше чем через секунду по нему начинает скользить кончик влажного языка, обрисовывая изгибы и нежные линии, как по стонущему узору из тысячи микроскопических эрогенных точек. Пальцы оплетают властным захватом мой подбородок и скулы, приподнимая мне голову и фиксируя в желаемом положении.
Меня вновь начинает ломать растягивать изнутри с усилившимися приливами скулящего блаженства. А ведь это даже еще не сексуальное возбуждение. Дэн только любуется предстоящими возможностями, просчитывая на ходу все вариации и собственные желания. В моих руках нет фотоаппарата. Теперь Я его моделин. Теперь он хозяин своей "фотосессии", его право на меня, как господина с правом "первой брачной ночи".
Это первый и последний раз, когда я безропотно отдамся ему, принимая и отвечая всем его требованиям, всем его возбуждающим фантазиям, которые не вызовут во мне не единого отторжения с неприязнью и болью. Если боль и будет, то самая сладкая и самая желанная, распаляющая и обжигающая все рецепторы и нервные окончания. Каждое его действие, жест, прикосновение и погружение — все будет вымерено и просчитано, как и через 10 лет, но я буду чувствовать их по иному, потому что это будут две разные я… совершенно разные, как и два абсолютно противоположных друг другу Дэниэла Мэндэлла.