Она поставила перед ним дымящееся блюдо с бараниной. Джем аж причмокнул.
– Видать, кое-чему тебя там, дома, научили, – заявил он. – Я всегда говорил, что женщинам от природы дано умение делать две вещи, одна из них – стряпня. Принеси-ка кувшин с водой, он во дворе.
Мэри уже налила в кружку воды и молча придвинула к нему.
– Мы все родились здесь, в комнате наверху, – кивнул он головой на потолок. – Когда я еще цеплялся за материнскую юбку, Джосс и Мэт были уже здоровенными парнями. Отца приходилось видеть нечасто, но когда он бывал дома, тут уж держись. Как-то раз он бросил в мать ножом и рассек ей бровь. У нее по лицу лилась кровь. Я перепугался, убежал и спрятался в углу за очагом. Мать ничего не сказала, только промыла глаз водой и стала подавать отцу ужин. Она была смелой женщиной, надо отдать ей должное. Хотя говорила она с нами мало и не очень-то сытно кормила. Меня считали ее любимчиком, поскольку я был младшим, и братья частенько колотили меня за ее спиной. Но они и между собой не очень ладили, дружбы в нашей семье вообще не было. Я видел, как Джосс избивал Мэта так, что тот уже на ногах не мог держаться.
Мэт был каким-то чудным – тихоня, вроде матери. Он потонул там, на болотах.
Кричи не кричи, здесь тебя никто не услышит, разве что птицы да лошади.
Однажды я сам так чуть не пропал.
– А давно твоей матушки не стало? – спросила Мэри.
– На Рождество семь лет будет, – ответил он, уплетая баранину. – Отца повесили, Мэт утонул, Джосс взял да уехал в Америку, а я рос без присмотра, как звереныш. Мать сделалась совсем уж набожной, молилась часами, взывая к Господу. Не смог я этого вынести и смылся отсюда. Какое-то время мотался на шхуне из Падстоу, но морская жизнь не по мне. Вернулся домой; мать была уже худой, как скелет. "Ты должна больше есть", – говорил я ей, но она не слушалась. Я снова уехал, поболтался немного в Плимуте, делал за пару шиллингов, что придется. Вернулся сюда как-то к рождественским праздникам, прямо к обеду, но нашел дом брошенным и закрытым. Чуть не спятил от голода, ведь целые сутки не ел. Пошел в Норт-Хилл и там узнал, что мать померла три недели назад и ее похоронили. А я тащился из самого Плимута. Вот тебе и весь рождественский обед. Там в шкафу позади тебя есть кусок сыру.
Могу дать тебе половину. В нем, правда, завелись черви, но вреда от них не будет.
Мэри покачала головой и предоставила ему самому лезть за сыром.
– Что это ты? – удивился он. – У тебя вид, как у захворавшей телки.
Неужто бараниной объелась?
Мэри смотрела, как он, сев на место, положил кусок высохшего сыра на черствый хлеб.
– Скорей бы в Корнуолле не осталось ни одного Мерлина, – сказала она.
– Вы хуже чумы. Вы с братом с рождения дурные. Ты никогда не задумывался, что должна была выстрадать твоя мать?
Не донеся руки до рта, Джем взглянул на нее с удивлением.
– Да матушка была вроде ничего, – ответил он. – Она никогда не жаловалась, отдавала нам все силы. Замуж-то она вышла в шестнадцать лет, и страдать ей было некогда. Через год родился Джосс, а потом Мэт. Она лишь ими и занималась. Только они подросли, как родился я. Ведь я последыш. Своим рождением я обязан тому, что отец напился на ярмарке в Лонстоне, продав трех краденых коров. Так-то вот, а то не сидел бы я сейчас перед тобой. Подай-ка мне кувшин.
Мэри закончила есть, поднялась и молча убрала со стола.
– Ну, как там хозяин "Ямайки"? – спросил ее Джем, раскачиваясь на стуле и глядя, как Мэри моет посуду.