— Не даром говорят, счастье — в неведенье. Возможно, где-то очень глубоко на подсознательном уровне я и чувствовал тщательно скрытый подвох во всей этой идеально состряпанной истории, но, скорей всего, готов был обманываться и дальше, как, наверное, любят обманываться все без исключения. Ведь это придает жизни ту самую остроту чувств, которых нам не хватает в бесконечной рутине столь банальной реальности. Несбыточные фантазии о недосягаемом совершенстве. Плюс, переоцененное доверие к очень близким тебе людям. А потом, однажды, ты настолько расслабляешься, практически уже уверовав в свою абсолютную неуязвимость, после чего, обязательно, получаешь в спину неизбежным ударом ножом. Тоже своего рода классика жанра. Как и крылатая фраза "Мы в ответе за тех, кого приучили", или, как в нашем случае "Лучше открытый враг, чем коварный друг". Хотя сюда, скорее, подойдет фраза "Брат может и не быть другом, но друг — всегда тебе брат". А когда твой брат и первое, и второе, и третье…
Пауза. Пусть и небольшая, но настолько красноречивая, что не почувствовать вложенную в нее эмоциональную экспрессию просто невозможно. Наверное, я уже догадалась обо всем практически сразу же, пусть и не позволяла своему шокированному разуму делать преждевременных выводов раньше положенного срока. Но, разве, кто-то запрещал мне это делать? Я же не подавала при этом голоса, как и не думала перебивать Глеба неуместными замечаниями-вставками. Вопрос в другом. Хотела ли я узнавать всю правду до конца? Да и был ли у меня для этого хоть какой-то мнимый выбор?
— Нас всегда воспринимали, как что-то нераздельное, неразлучное или одно целое, будто мы изначально родились тройней, а не двойней, разве что от двух разных матерей. Даже спрашивали по привычке, как это обычно бывает в многодетных семьях, мол, "где твой брат или сестра?", а в нашем случае еще и "где ваша Стрекоза?", потому что об этом мог знать только ты или сразу оба. Мы и сами так друг друга и воспринимали, как и не могли представить, что все могло быть как-то иначе. Всегда вместе, всегда не разлей вода. Причем Валерку в училище так и станут все называть Тенькой, а уже после института, в более серьезных кругах — коротким и не таким уж и шуточным титулом Тень. Представить Инквизитора без его вездесущей Тени было так же сложно, как и нашу детскую троицу из прошлого без кого-то одного из нас троих. Я и сам частенько забывался, если его не было по каким-то причинам рядом, чисто на интуиции то и дело обращался к его пустому месту. И, наверное, делал это еще где-то года три, не меньше, после его кончины. Догадаться, что он был влюблен в Риту, как и я, было так же легко, как и вычислить главного лидера в нашей намертво сплоченной троице. Все были еще до нашего поступления в школу уверены на все сто, что именно я буду с ней и без особого напряга завоюю ее сердце. Оно и не удивительно. Валерка всегда выбирал третьи роли, хотя по интеллекту не уступал всем вместе взятым отличникам нашего класса. Просто был чрезмерно тихим и старался не выделяться. Таких замечают не по экстравагантным поступкам, а по "скромным" делам. И то… без пресловутого тихого омута даже здесь не обошлось. Он же никогда не лез вперед, как и никогда не заявлял на кого-то или что-то своих законных прав. А Стрекозу и вовсе любил так тихо и беззаветно, что поди еще попробуй догадайся о его истинных чувствах, что называется, со сто тысячного раза. Конечно, я не воспринимал его, как за возможного соперника ни разу и ни при каких, даже самых абсурдных раскладах. Да он и не пытался что-то предпринимать со своей стороны. Как говорится, не рыпался и не искал на свою задницу заведомо провальных приключений. Тут он был стопроцентным прагматиком от и до. Никогда не полезет в явно проигрышную авантюру и сделает все возможное, чтобы и других в нее не занесло. Разве что в этот раз сумел сделать нечто невообразимое даже для себя. Хотя… не удивлюсь, что как раз поэтому он и пошел на весь этот безумный риск, с учетом шокирующей для многих неожиданности. Потому что никому бы и в голову не пришло заподозрить его в измене или предательстве не то что родному брату, а самому Инквизитору…
В этот раз пауза затянулась куда осязаемей, ощущаясь намного невыносимей изначально пройденных минут и лишь слегка приоткрытой завесы над давно похороненными тайнами. Теперь, с каждой фразой Глеба и гулким ударом собственного сердца терпеть все это становилось слишком невыносимо и буквально через нехочу. Особенно оплетающее тугими нитями невидимой паутины эмоциональное напряжение, проникающее под кожу и в нервы острым воспалением вместе со звучным голосом мужчины. И как бы сильно я не хотела об этом не думать и уж тем более не верить чересчур очевидным догадкам, финальной развязки всему этому безумию мне все равно не избежать.
Не помогали даже попытки отвлечься на визуальные картинки за окном или хотя бы как-то частично переключить на них свое взбудораженное внимание. Кажется, за последние полчаса (а может и больше) я успела пройти все стадии мнимого заболевания тяжелой формой гриппа — от ломающей кости подкожной лихорадки, до дичайшего желания сдохнуть. Это был воистину нереальный кошмар, от четкого понимания, куда на самом деле клонил Глеб и какую цель преследовал. И нет. Он и не думал меня запугивать. На деле, ему было плевать на все то, что я сейчас испытывала. Он уже давным-давно все для меня решил. А вот на счет всего остального… Все эти его затянутые истории-откровения — это как… вынужденная доза горького лекарства для него самого. Ядовитый эликсир собственного изготовления, который необходимо принять до самой последней капли. Попытаться уже который раз за всю его немалую жизнь отравить в себе то, что никак не желало умирать даже при наличии мертвых свидетелей с давно умершим прошлым.
— Но что самое омерзительное во всей этой истории, это когда тебе приходится узнавать о предательстве далеко не одного или двух близких тебе людей, причем где-то через семь лет после свершившегося. — когда Глеб снова заговорил, таки решив продолжить свою мозгодробительную историю заново окрепшим голосом, я чуть было не дернулась всем телом и не вжалась затылком в спинку кресла. Хотя хотелось очень-очень сильно, как и зажмуриться, так и… дать волю душившим меня слезам. — Бл*дь, семь лет… Практически уже знать, но тупо игнорировать все имеющиеся предпосылки-улики. Наверное, мне просто не хватало задокументированного нужным специалистом доказательства. Ага, с подписью и штампом, который я впоследствии и получил в специализированной швейцарской клинике, где в тихую пытался выяснить, почему Рита не может забеременеть от меня во второй раз. Там-то мне наконец-то и открыли глаза и на всю мою несостоятельность, как неполноценного, в плане пожизненного пустострела, и мужика, и рогатого супруга.
Я все-таки не удержалась и отвернулась к окну, таким вот примитивным образом попытавшись спрятать побежавшие по щекам слезы. Ведь как бы спокойно Стрельников-старший сейчас не рассказывал о давно пережитых кошмарах собственного становления, я не могла не чувствовать в его голосе триумфального ликования изголодавшейся по свежей крови Тьмы.
ГЛАВА девятнадцатая
Казалось, этому откровенно убийственному ужасу не было ни конца, ни края. Как будто Глеб не просто вскрыл очень старый и давно им забытый нарыв, а выпустил на волю нечто пострашнее застоявшегося гноя. И теперь заставлял впитывать все эти ядовитые испражнения с удушающими парами, в виде принудительной пытки ко всем уже сделанным им ранее наказаниям. Видимо, иначе он и не мог. Ведь я пока единственная, кто избежал заслуженного мною по праву священного возмездия. И теперь-то он точно не отступит, пока не закончит начатую им еще несколько недель назад назидательную игру. А вот была ли это уже заключительная партия с последним ходом перед неизбежной с его стороны победой? — этого я как раз и не знала.
Поэтому и не пыталась что-то делать или что-то говорить. Ухудшать собственное положение, понимая, что любое брошенное мною с горяча слово может стоить еще нескольких ни в чем невиновных жизней, сколько стоило в свое время другим жертвам Глеба Стрельникова.
О, нет, он вдруг резко съехал с изначальной темы, решив вернуться в более ранние воспоминания. Пройтись по своим отцовским чувствам к Киру, переполнявших его после рождения столь долгожданного наследника и о том, в каком раю он успел прожить все первые годы своего абсолютного неведенья. Сколько готов был дать своей жене за подаренную ею возможность прожить полноценную семейную жизнь-идиллию. И буквально носить на руках, и выполнять любые капризы-прихоти, и… по ходу мечтать подарить ей еще и дочку — маленькую копию так когда-то безумно им любимой Стрекозы. Сколько планов, на сына, на его будущую сестренку — Стрекозу-младшую…
И сколько впоследствии пережитого разочарования… Моря. Океана. Бездны разочарования. И, само собой, боли. Ведь об измене невестки и братца-тихушника знала даже их собственная мать. А сколько знало еще?..
— Приехали. Можешь выходить.
Когда именно меня выдернули в окружающую нас реальность тем же, будто никогда не умолкающим в моем воспаленном сознании голосом, честно говоря, я так и не поняла. Меня предупреждали о полуторачасовой поездке, но по ощущениям, мы точно ехали целую вечность и в какой-то из подобных моментов проскочили границу между параллельными мирами раза два или три минимум.
Я только сейчас поняла, что мы уже давно не в городе, а сменившиеся за окном машины индустриальные пейзажи пригородными степями, частными застройками и парковыми ландшафтами — вовсе не игра моего помутневшего воображения. И как-то уже поздно сетовать на свою вопиющую глупость с невнимательностью, буквально просрав все и вся за такой огромный отрезок времени. Мне даже не хватило ума элементарно на глаз запомнить хотя бы приблизительную дорогу, а также, в каком направлении и сколько километров мы успели проехать. Зато сейчас, да, гадаю вилами по воде и по местным ориентирам совершенно ничем мне незнакомым.
Первый раз я попыталась это сделать, когда Глеб остановил машину перед одним из многих загороженных объектов частного "поселка" и вышел на несколько минут, чтобы открыть стальные ворота пугающе огромных размеров. Не знаю, зачем ему понадобилось покидать машину, если они открывались дистанционно с пульта управления. Но, видимо, кроме автомобильной сигнализации, там были еще какие-то дополнительные заморочки, если судить по табличке, вмонтированной под видеокамеру в опорный столб и указывающей на то, что данный объект находится под охраной местной службы безопасности (а может и нанятой внутри). И, как я сама успела определить на глаз, мы находились в какой-то загородной зоне с частными приусадебными участками весьма впечатляющих размеров. То, что это были далеко не дачные сады-огороды, стало понятно еще при въезде в автоматически открывающиеся ворота, охраняемые дежурным "сторожем" на КПП на границе безымянного элитного "поселка". А теперь я рассматривала еще один трехметровый заборчик из абсолютно глухих железобетонных блоков, за которым просматривался то ли второй, то ли третий этаж внушительного домика нестандартного для сельских зданий типа со скатными черепичными крышами над несколькими массивными мансардами.
После первых, полученных мной визуальных впечатлений, включая тот же внешний вид забора и откатных ворот на автоматическом приводе, я почти сразу же определила степень запущенности данного места, то ли еще недостроенного, то ли давно заброшенного. А как только мы въехали на парадную аллею, заросшую борщевиком и прочими дикими кустарниками с пожухлой полуметровой травой, предположить хотя бы на вскидку сколько же лет этому месту так и вовсе стало невозможным. Может всего десять, а может и все пятьдесят. Кажется, я так и не смогла увидеть ни одного дерева или стены, с которых бы не свисали многослойные гирлянды из лиан с побуревшими листьями дикого винограда и плюща. И кто знает, как бы я восприняла эту невероятную картину из частички дикой природы и заброшенного трехэтажного особняка, если бы мы приехали сюда в другое время и по другим причинам. Не исключено, что даже бы восхитилась, разглядывая с открытым ртом представшую глазам невероятную композицию из мертвого камня и полуспящих растений, расписанных огненной палитрой осенних красок. Эдакое торжество Ее Величества Природы над немощной человеческой цивилизацией.
Только сейчас мне было как-то не до любования местными красотами с позиции провинциальной дурочки-простушки. Сейчас вся эта красота с жизнеутверждающим буйством пока еще спящей стихии воспринималась мной лишь вынужденным антуражем к моему насильственному сюда приезду. Зашуганная, запуганная на смерть девочка в окружении монументальных стен бетонного забора и ветхого здания, в которое ее по любому должны сейчас завести, как какую-то овцу в загон для убоя. И чем больше я пропитывалась живописным окружением чей-то запустелой усадьбы, тем четче осознавала истинную безвыходность своего плачевного положения.
Не успела я выйти из машины, как торцевой край внушительного полотна сдвижных ворот сомкнулся с опорной колонной забора, окончательно отрезав все имеющиеся отсюда пути к отступлению, включая выход во внешний мир. И что-то мне подсказывало, что за домом — на заднем дворе, тоже нет ни одного спасительного лаза. И что я только что потеряла самую последнюю возможность как-то сбежать из этого места, что тоже еще далеко не факт.
А выходить из авто на ватных ногах, то и дело придерживаясь за ближайшую опору трясущимися руками — не меньший экстрим, чем лазать по скалам без страховки. Кажется, я тогда не упала и ни разу не споткнулась только благодаря какому-то неслыханному везению или чуду. И то еще неизвестно, хорошо это или плохо? Может наоборот, было бы лучше упасть прямо у машины и никуда потом не идти, не двигаться. Если привезли меня сюда в этот дом-призрак, чтобы что-то со мной в нем сделать — тогда уж тащите туда на руках, а перед этим предварительно вкатав в вену лошадиную дозу быстродействующего снотворного. Потому что я не хочу идти куда-то добровольно, не зная для какой конкретно цели и с какого вдруг перепуга. Моего личного на это согласия никто не спрашивал.