— Не с целью извращенного любования долгой агонией своей любимой жертвы. Просто и банально не хотелось его так быстро отпускать, даже зная, что он все равно вот-вот истечет кровью, и его органы начнут отказывать один за другим. Тем более, что тогда я еще был способен сделать все сам, даже через нехочу. Потому что есть такие вещи, которые нельзя доверить другим. Я бы и сейчас поступил так же, если бы не возраст и неизбежная потеря прежних навыков. Когда это делает кто-то за тебя, когда чужие руки прикасаются к тому, что принадлежало только тебе и чего мог касаться только ты — все это вызывает лишь омерзительнейший дискомфорт и сводящее с ума раздражение. Но, увы… Здесь даже у меня есть свои пределы… Даже я прекрасно осознаю, что еще способен сделать, а чего уже нет…
Оказывается, мне не послышалось, не смотря на постоянно звучавший голос Глеба в абсолютно пустой комнате с непривычной акустикой. Не смотря на сумасшедшую аритмию собственного сердца, буквально грохочущее во всем теле под кипящее в жилах и ушах шипение выжигающего адреналина.
Мой слух действительно уловил за пару минут до этого уже знакомые звуки автоматического открытия ворот со стороны дальней границы фронтального двора. Видимо, он был слишком приглушен, или я списала их на слуховые галлюцинации — на желание вырваться из этого смертельного ада любой ценой, если не любой фантазией. Но приближение к дверям этой комнаты чьих-то шагов я уже ни с чем не смогла спутать, как и поворот ключа в дверном замке с внешней стороны.
Наверное, в тот момент я точно успела пережить еще как минимум пять или десять микросмертей. И не потому, что эти звуки должны были подарить мне хоть какую-то мнимую надежду, а потому что Глеб на них вообще никак не отреагировал. Будто совершенно их не слышал, а если и слышал, то не придал им никакого заслуженного внимания.
А еще всего через несколько секунд эти треклятые двери наконец-то открылись.
— Ты не представляешь, как бы я хотел это сделать сам… коснуться твоего еще теплого сердечка, вбирая рецепторами пальцев его плотность и восхитительный анатомический рельеф. Понимая, что еще совсем недавно оно сокращалось и прогоняло через себя раз за разом сотни тысяч галлонов крови только для того, чтобы твое тело жило, твой мозг работал и поддерживал в твоей очаровательной головке исключительное во всей Вселенной сознание. Природа удивительная вещь, как и созданные ею чудеса, включая человеческие эмоции… Включая любовь…
— П-пожалуйста… ПОЖАЛУЙСТА… НЕТ… Ты… ты не можешь… Не надо. УМОЛЯЮ.
Скорей всего мой разум только в этот момент впервые и понял до конца, что это не шутка и не сон. Что вошедший в комнату один из водителей Стрельникова-старшего (тот самый Дмитрий, а еще точнее — Дмитрий Мальцев) — это отнюдь не мой долгожданный спаситель. Он здесь не для того, чтобы предотвратить назревающую катастрофу и остановить своего нанимателя в самое последнее мгновение. Его сюда прислала вовсе не Маргарита Стрельникова, это сам Глеб вызвал этого человека сюда еще до того, как мы выехали из центра города. Достаточно только взглянуть на Дмитрия даже рассеянным, как у меня, взглядом и всего лишь поверхностно, чтобы успеть его и узнать, и увидеть во что он одет и что держит в своих руках. Нет, это не ружье и не пистолет, направленный в спину своего хозяина. Это увесистая черная сумка-саквояж спортивного кроя, чем-то заполненная практически под завязку. И, глядя на ее размеры… наверное, в нее запросто можно засунуть и меня, перед этим соответственно, расчленив на более компактные части.
— В том-то и дело, моя девочка… Могу и всегда мог. И ты всегда это знала, но почему-то проигнорировала данный факт в упор. — господи, он так и не обернулся. Глеб продолжал смотреть только на меня, в этот раз обхватив мое лицо обеими ладонями и насильно направляя поплывшим от слез взглядом в свои гипнотизирующие глаза. — Тшшш… Так надо. Без этого уже не обойтись…
— Почему-у? Почему так надо? К-кто тебе это сказал?.. Если мы провинились перед тобой, то за что ты хочешь наказать своего внука?.. ЗА ЧТО?
Теперь меня не просто колотило… теперь я четко осознавала, что все это взаправду… Что за меня все решили. За меня, за Кира и за нашего малыша… Потому что… потому что кто-то не захотел меня с кем-то делить…
Это же БРЕД. Чистейший бред. Как и все то, что он успел мне тут рассказать…
Он сумасшедший. Неужели те, кто жил с ним все эти годы не понимал этого и не видел в упор? Что его место не среди нормальных людей, а среди психов в психушке.
Боже… как больно и страшно… Мне еще никогда в жизни не было так страшно… До такой степени, что я уже готова была уписаться. И недержание мочи — это наименьшие цветочки. Я не могла даже теперь на ногах стоять, если бы не стенка и не удерживающие меня руки Глеба. Если бы не его пальцы, стянувшие мне волосы у корней после моих прерывистых вопросов-обвинений.
Казалось, даже мои внутренности перекрутило в болезненный жгут, который грозился разорваться в любую секунду к чертовой матери, если этот ад так и не прекратится.
— Моего внука?.. Слишком громко сказано. Учитывая, что никаких гарантий о его будущей сохранности нет ни у кого. Да и для меня уже было предостаточно опыта с Кириллом. — в этот раз отрицательный жест головой был более жестким и показательным. — Проходить через это снова… Прости, милая. Но что-то мне совершенно не хочется. Ирония судьбы и без того подкинула слишком много издевок. Знаешь, последние слова Валерки были в чем-то похожи на твои. Точно и дословно уже не помню, но он тоже просил за Кира. Мол, тот ни в чем передо мной не виноват, и чтобы я не лишал его прежнего отца в моем лице. Почти трогательно и по-семейному. И наблюдать теперь, как это снова повторяется…
Никак оно не могло повторяться. НИКАК. Он просто ослеп и не видит разницы, насколько это все другое.
— Прошу-у… Умоляю. Я готова сделать все, что ты не скажешь. Буду только с тобой… Пожалуйста-а…
Я уже не просто рыдала, в голос, с надрывом… мне уже буквально хотелось подвывать, потому что сердце с легкими разрывало от каждого спазматического вздоха и всхлипа, а голова намеревалась лопнуть лишь от одной невыносимой мысли о том, что это все чистейшая правда. Глеб точно свихнулся и не собирается останавливаться ни перед чем и ни перед какими-либо разумными доводами.
— Тшшш… Тшшш, моя Стрекоза… Так надо, моя девочка. Так правильно для всех нас…