— Это полная чушь. Ты, конечно, смогла бы играть, если бы захотела.
— А если я не хочу?
— Черт побери, любимая, в конце концов, это твое дело, не так ли?
— Музыка была для меня всем, Дик, пока ты не заставил меня ее забыть.
— Так это я тебя заставил ее забыть? Вот как!
— Ты же знаешь, что это так.
Я поднял ее с пола и прижал к себе.
— Любимая, мы не должны вот так ссориться. Не должны. Это плохо. Я понимаю, ты расстроена из-за концерта, и это ужасно, детка, просто ужасно. Это на нас не похоже — вот так ссориться, ты же это знаешь.
Она обвила мою шею руками.
— Я не хочу ссориться, — сказала она, — я не хочу ничего, кроме тебя.
— Но у тебя же есть я.
— Нет, — возразила она. — Мы теперь никогда не бываем счастливы, как прежде. Больше не бывает так, как в Барбизоне или Дьеппе.
— Но я так же сильно люблю тебя. Ты не понимаешь, Хеста, ты — часть меня, ты вот здесь. Разве ты не видишь? — не соглашался я.
— А какой мне от этого прок? — спросила она.
— Что ты имеешь в виду?
— Какой прок от этой размеренной жизни, от этой спокойной любви? Я так хочу тебя, но по-другому — как в Дьеппе.
Я молча прижимал ее к себе. Ее слова меня ошеломили. Услышать такое от нее!
— С тех пор как мы вернулись, у нас никогда больше так не было. Ты все время пишешь или устаешь и совсем об этом не думаешь. Ты не знаешь, что я чувствую. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.
— Дорогая, — повторял я, — дорогая.
Я не знал, что делать. Не знал, что говорить. Откуда мне было знать, каковы ее чувства? Откуда? Ужасно, что она сказала такое.