Я держал девушку за руку.
И она не возражала.
Когда мы пришли к зданию музыкальных классов, мне показалось, что воздух вокруг нас сгустился. У двери я помедлил.
– Что такое? – спросила Бонни.
Я крепче сжал гриф гитары, потом все-таки выпустил руку Бонни, достал свое студенческое удостоверение и приложил к электронному замку, чтобы открыть дверь. Когда мы входили, я стиснул зубы. Девушка смотрела на меня широко открытыми глазами, и я понял, почему сомневаюсь.
Мне не хотелось ее отпускать.
Судя по звукам, в здании была от силы пара человек. У меня перед глазами поплыли темно-красные линии: в одном из классов играл гобой. Бонни посмотрела на меня, рот ее приоткрылся, как будто она хотела что-то сказать.
– Темно-красные линии.
Бонни удивленно уставилась на меня.
– Как ты узнал, о чем я хочу спросить?
Я вгляделся в ее лицо. На носу и щеках у нее были веснушки – раньше я их не замечал. Носик у нее был маленький, а глаза и губы – большие. Таких длинных ресниц я еще ни у кого не видел.
– Кромвель? – хрипло проговорила девушка, и я понял, что уставился на нее. Сердце так зачастило, что закололо в груди. Его удары походили на оранжевые вспышки, как будто в темноте возникали крохотные солнца.
– У тебя веснушки.
Бонни уставилась на меня и замерла, не издавая ни звука, а потом ее лицо покраснело. Я открыл дверь в класс и пропустил девушку вперед, включил свет и положил на стол гитару.
Бонни закрыла дверь. В комнате повисла тишина. Я опустил руки в карманы, не зная, что теперь делать.
Девушка подошла ближе, а я не мог отвести глаз от ее бледного плеча, выглядывавшего из широкой горловины джемпера.
– Зачем мы здесь, Кромвель?
Голос у нее дрожал. Взглянув ей в лицо, я понял, что она нервничает. Нервничает из-за меня, и я разозлился на себя за это.
Достав из чехла гитару, я протянул ее Бонни и указал на табурет. Девушка помедлила, явно колеблясь, но потом взяла инструмент и села. Ее пальцы машинально поглаживали струны.
– Пой, – велел я, усаживаясь напротив нее.