— Ничего страшного, — говорит он.
— Где ты был? — Я хочу дотронуться до него и осмотреть раны, но замираю на полпути. Скорее всего, люди, поранившие Миколая — моя собственная семья. А это значит, что он, возможно, сделал что-то ужасное в ответ.
Мой рот в ужасе открывается.
Миколай видит это. Он говорит:
— Нет! Я не… это не…
— Ты навредил кому-то, кого я знаю?
— Ну… не так…
Я ни разу не видела, чтобы Миколай не мог подобрать слова. Мой желудок крутит. Кажется, меня сейчас стошнит. Я отворачиваюсь, но Миколай хватает меня за плечи и тянет назад.
— Подожди, — говорит он. — Дай мне объяснить.
Миколай уводит меня от входа в сторону оранжереи.
Он ведет меня сквозь густую зелень. На улице почти зима, но здесь все еще тепло и влажно, воздух богат кислородом и хлорофиллом. Мужчина усаживает меня на маленькую скамеечку, на которой сидел сам, когда я впервые проснулась в этом доме.
— Послушай, — говорит он. — Я никого не убил. Я действительно сделал кое-кому больно, но тот хрен полностью заслужил это.
— Кому? — требую я ответа.
— Тому режиссеру.
— Что? — Секунду я недоуменно смотрю на него. Это настолько далеко от того, что я ожидала услышать, что мне требуется время, чтобы собрать все воедино.
— Он в порядке, — говорит Миколай. — Я просто сломал ему руку.
Довольно вольное определение слова «в порядке», но гораздо лучше, чем то, чего я опасалась.
— Ты сломал руку Джексону Райту, — тупо повторяю я.
— Ага.
— Почему?