Каллокаин

Я спустился с подиума, подошел к юноше, закрыл ему рот ладонью и прошептал:

– Успокойтесь, так вы ничего не добьетесь, только сделаете несчастным себя и никого не спасете. Другие на него тоже донесли.

После чего сказал громко:

– Отвлекающие действия подобного рода, совершаемые вышедшими из равновесия лицами, категорически недопустимы во время исследования. Боец в первом ряду, пожалуйста, принесите стакан воды. Понятно и простительно, если преданный юноша испытывает замешательство, когда вынужденно доносит на собственного босса. Но успокойтесь, успокойтесь, не нужно так бурно реагировать. Нет никакой необходимости в публичной самозащите. Вы в любом случае полностью оправданы.

Он в растерянности выпил воду и посмотрел на меня. Когда по выражению лица стало ясно, что он намеревается сказать что-то еще, я решительно лишил его слова, но пообещал, что поговорю с ним после окончания исследования. Он сел на крайнее место в первом ряду и закрыл глаза.

Когда я снова поднялся на подиум, Риссен окончательно очнулся. Он сидел неподвижно, смотрел перед собой и все еще улыбался, погруженный в свое одиночество, но теперь улыбка была горькой. Внезапно он встал и на несколько шагов приблизился к залу. Помешать ему я не мог и не хотел.

– Те, кто слышал меня… – начал он тихим и низким, но проникающим в самые дальние углы помещения голосом. Тембр и энергию этого голоса я буду помнить, пока жив. Двое дежурных полицейских немедленно бросились к Риссену, заткнули ему рот кляпом и силой усадили в кресло. Судью и консультантов, вернувшихся наконец на трибуну для оглашения приговора, встретила мертвая тишина. Зал встал. Двое полицейских поставили Риссена по стойке смирно.

– Бациллоносителя можно продезинфицировать, – провозгласил судья торжественным командным тоном. – Однако индивида, который самим своим отношением, самим своим дыханием распространяет недовольство всеми нашими институтами, сеет неуверенность в будущем и пораженческую идеологию в связи с набегами на наши территории соседних государств – такого индивида продезинфицировать нельзя. Где бы он ни находился и какую бы работу ни выполнял, он наносит Государству вред, поэтому единственным способом обезвредить его является физическое уничтожение. Настоящий вердикт одобрен пусть и не большинством, но лучшими экспертами-консультантами из числа назначенных по данному делу: Эдо Риссен приговаривается к смертной казни.

Приговор был встречен торжественной тишиной. Юноша-доносчик окаменел и стал белым как полотно. Риссена, во рту которого по-прежнему был кляп, вывели из зала. Когда за ним закрывалась дверь, я оказался рядом. Сам того не заметив, я шаг за шагом проводил его до самого выхода.

А оглянувшись, увидел, что юноша исчез. Но он был курсистом, я мог найти его адрес. Мои мысли роились вокруг будничных вопросов: кто возглавит курс Риссена, возможно, кто-нибудь из успешных учеников, кто возьмет мой курс, если мне поручат курс Риссена, людей много, хотя на самом деле беречь надо каждого, этот курс скоро выпустится, и можно будет набрать новый… Скрипели жернова мельницы, которая перемалывала пустоту. Я же находился очень далеко, где было темно и спокойно.

Я вернулся в собственный лекционный зал и встал перед амфитеатром со слушателями, до странного похожим на тот, который (если не брать во внимание отсутствие судьи и экспертов), я только что покинул. Но через какое-то время мне все-таки пришлось сослаться на нездоровье и уйти домой. Ломать комедию я больше не мог.

Я прошел в родительскую комнату, закрыл за собой дверь, рухнул на кровать и провалился в полузабытье. Горел ночник, жужжал вентилятор, я различал шаги прислуги, слышал, как она занимается хозяйством. Потом дверь хлопнула – прислуга пошла за детьми. Потом раздался шум и голоса Мэрил и Лайлы, а прислуга пыталась заставить их вести себя потише. Я слышал звук работающего пищевого лифта и звон тарелок, выставляемых на ленту транспортера. Но я не слышал голоса Линды, хотя это было единственное, чего я ждал.

Когда в дверь постучали, я вздрогнул, а прислуга через дверную щель спросила:

– Босс, вы желаете поесть?

Я пригладил волосы и вышел. Линды все еще не было. Обычное время ужина давно миновало. Я тщетно пытался вспомнить дело, которое могло бы занять ее вечер. Но она всегда сначала забегала домой поесть. Однако я не должен был демонстрировать сомнения перед прислугой, и я неуверенно произнес:

– Ах да, она вроде бы предупреждала, что ее не будет… но я по безалаберности забыл, что у нее за дело.

Дети отправились спать, я все еще ждал. Попрощалась прислуга, а Линда все еще не вернулась. Встревоженный, не заботясь о том, что может подумать охранник, я вышел позвонить в бюро несчастных случаев. Разумеется, за день в Химиогороде № 4 их произошло достаточно, пара дорожно-транспортных происшествий на неизвестных мне трассах, частичная поломка вентиляции с двумя смертельными исходами и несколькими пока живыми пострадавшими, но все это случилось не в том районе, где работает Линда.

Самое страшное, что я больше не мог просто оставаться дома и ждать. В моем подразделении в этот вечер проводился праздник, пропустить который без уважительной причины я не мог. С работы мне пришлось уйти, но сидеть под пронизывающими взглядами и слушать лекции, речи и триумфальные раскаты одобрения я мог бы, если бы знал, где Линда.

Она говорила, что должна найти других. Тех, кто тоже догадался о существовании естественной общности. Но знала ли она, где искать? Откуда она могла начать поиски? В нужное время я вышел из дома – автоматически, мне даже в голову не пришло, что могу пропустить мероприятие.

Линду я никогда больше не видел.