Запах ночи разносился по комнате плавными волнами. Мои черные волосы разметались по всей подушке и спутались куда сильнее обычного. «Ах да, — вдруг рассеянно вспомнила я, — ведь сегодня я плавала в бассейне…»
Блаженная усталость накрывала меня волна за волной. Доверившись ритму этих ленивых волн, я уже совсем засыпала, когда на ногте большого пальца[24] заметила пятнышко алой краски.
Точь-в-точь как тот неумелый маникюр, что делала сама себе в детстве, подумала я — и медленно утонула во сне.
Любовь с ветерком
Наоко зовет меня Пуф. Потому что я набухаю и раздуваюсь, как парус, от любого дуновения ветерка.
Когда Наоко пошла в первый класс, ее папа, Такáси, подвесил меня в ее комнате. Закрепил на серебристых крючках — и, погладив дочь по голове, довольным тоном сказал:
— Ну вот, Наоко! Тебе же нравится бледно-голубой. Что скажешь? Красиво?
— Вообще-то я люблю розовый. Голубой — это все равно что небо, которое не выключается даже ночью… — скривила губки Наоко. Но еще долго не сводила глаз с моей зыбкой, призрачной голубизны.
Мое назначение — прикрывать собой правую створку окна в ее спальне. Левая же створка устроена как стеклянная дверь, за которой просматривается белая веранда, а еще дальше — вишневый сад. И прикрывает ее мой брат-близнец — такой же кусок ткани, как я. В день, когда нас обоих подвесили, он лениво прошелестел: «Вот здесь мы и будем болтаться, пока не истлеем под всеми ветрами…» После чего затих и уснул.
Мне же спать совсем не хотелось, и я с любопытством вертелся и озирался в комнате Наоко, пытаясь освоиться между ее розовыми подушками и опрятным учебным столом. А Наоко, словно догадавшись, что я не сплю, еще долго наблюдала за моими выкрутасами.
— Пуф-ф!.. — пробормотала она тогда. Да так и звала меня дальше.
Каждое утро Наоко цепляла за спину красный рюкзачок и отправлялась в школу. Чуть погодя в комнату входила ее мама, Кадзу́ми, чтобы навести порядок. «А теперь проветрим!» — говорила она, отодвигала оконную створку позади меня — и все оставшиеся полдня до прихода Наоко я порхал по ее комнате, как сумасшедший.
Вернувшись из школы, Наоко кричала: «Замерзаю!» — и тут же захлопывала окно. А потом зарывалась в меня лицом и шептала:
— Я вернулась, Пуф!
Несмотря на свое имя, ветер я ненавижу. Зимой он слишком холодный, а летом — жаркий и влажный. Но когда бы он ни налетал на меня, я не могу удержаться от содроганий. Наоко не любит мерзнуть — и, войдя в комнату, всегда закрывает окно, за что я страшно ей благодарен.
А по ночам, в темной комнате, тихонько обнимает меня и прижимается ко мне лицом. Когда ей грустно, она ищет утешения во мне. Утыкаясь в меня. А иногда и бормоча:
— Ох, Пуф-ф-ф…
Ю́кио появился в комнате Наоко, когда мне стукнуло одиннадцать. Причем в то ужасное время года, которое я ненавижу сильнее всего. Год от года с началом весны Наоко становится рассеянной, оставляет открытым окно перед уходом — и ветер еще полдня резвится по комнате, осыпая меня лепестками сакуры из садика за верандой.
Наоко уже училась в десятом. Ее мама, Кадзуми, с заполошным видом каждые пять минут заглядывала в комнату, чтобы угостить молодежь то соком, то чаем со сладостями. При каждом ее появлении Наоко с Юкио переглядывались и смущенно хихикали.
— Прости, — смущенно вздыхала Наоко. — До сих пор в эту комнату ни один парень еще не входил. Так что мама немного нервничает…