Лучшая фантастика

Она оборачивается – дитя Мина с взъерошенными волосами бежит вниз по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки.

– Я пропустила?

– Нет. Взгляни!

Они вместе стоят у окна. У подножия холма, окутанная полумраком, лежит река, ожидая, пока солнце поднимется над холмами на востоке. Вот! Свет вспыхивает над горизонтом. Ленивые изгибы реки подобны огненному слову. Она полностью озарена солнцем; новое болото, темное по контрасту, льнет к свету, словно ржавчина на мече. Этот миг, эти мазки солнца на воде – чистая поэзия. Солнечная башня на противоположном холме медленно поворачивается, раскрывая лепестки навстречу свету. У них на глазах стая уток взлетает над мангровыми зарослями на краю болота, описывает затейливую дугу и вновь опускается в камыши.

Река Митхи полноводна из-за муссонов. Двадцать лет назад ее берег был свалкой, граничившей с неряшливыми многоэтажками. Строительная мафия сдерживала проект рекультивации, пока не начались ураганы, которые смыли здания, заставили реку потечь вспять и затопили город десятилетиями копившимися отходами, стоками и прочим мусором. Махуа присоединилась к группе жителей, занимавшихся очисткой города, и в конечном итоге убедила их превратить испоганенные земли в мангровые болота, которые должны были восстановить экологию и очистить воду. Защитят нас от штормовых приливов. Естественная переработка отходов. Эксперимент с новым образом жизни. Она помнит аргументы, которые приводила на городских советах, и все, что потребовалось, чтобы победить личную выгоду. Годы работы, за которые моря поднялись, и Мумбаи вновь стал архипелагом, а переселение превратилось в кризис колоссальных масштабов. Все эти годы спустя ее награда – этот ежедневный ритуал с ребенком, у окна. Рагху, если бы ты только был здесь! Каждый раз при виде уток, пролетающих над солнечной башней, описывающих широкую дугу, чтобы вновь опуститься на болото в лучах рассветного солнца, ее сердце бьется немного быстрее, исполняя друт[57] радости.

* * *

– Он уже пришел? Журналист?

– Нет, Мина. Но он только что прислал мне сообщение. Он опаздывает на два часа. Из-за водных такси. В сезон дождей они всегда ходят медленнее.

– Но сейчас нет дождя! Ааджи, расскажи еще раз про твоего друга Рагху.

– Позже. Сперва давай угостим коз.

Все утро Махуа помогала детям лущить горох. Теперь она медленно поднимается и несет пустые стручки к козьему сараю. Влажный воздух пахнет дождем. Дом представляет собой купол, зеленый курган, его крыша и стены почти полностью покрыты широкими листьями тыкв трех различных видов. Горох растет на первом уровне, но граница между домом и садом нечеткая. Дом стоит на вершине холма, и отсюда открывается хороший вид на басти, который она помогла создать, новейшее из сотен экспериментальных поселений, разбросанных по всей стране.

Когда-то о подобном басти можно было только мечтать. А теперь посмотрите на воплощение этой мечты, жилища на этом холме: куполообразные, чтобы лучше противостоять бурям, с толстыми стенами из глины, соломы и переработанного кирпича, покрытые зеленью. Это союз древнего и современного. Дорожки следуют естественным изгибам ландшафта. Овощи на ползучих стеблях спускаются по стенам и склонам холма. У соседнего дома дети на веревочных лестницах собирают урожай, напоминая обезьян, которых хотят опередить. На соседнем склоне возносится к небесам ближайшая солнечная башня, как молитва солнцу, ее лепестки открыты навстречу свету, и она передает электронные сообщения следующей башне и башне за ней, распределяя энергию в соответствии с алгоритмами, которые разработали сами сети. Этот басти, подобно другим таким же, начинен датчиками, которые отслеживают и передают непрерывный поток данных – температуру, влажность, потребление энергии, связывание углерода, уровень химических загрязнителей, биоразнообразие. Надев свою "раковину", Махуа получит доступ, зрительный и слуховой, ко всем этим потокам данных. Когда-то она постоянно носила в ухе "раковину" и визор со всеми датчиками. Но последние годы визор лежит в коробке, собирая пыль, а "раковину" она оставляет на прикроватном столике. Недавно она начала ощущать проявления старости, и это новое, странное чувство – прислушиваться к своему телу, когда ведешь такую насыщенную мысленную жизнь. Врачи хотят, чтобы она носила медицинские датчики, но она отказывается. Глядя на коз, она думает, что к чему-то прислушивается. Ждет перемен.

У Махуа всегда был талант к распознаванию закономерностей и связей. Каждой смене концепции или открытию предшествовало чувство ожидания – словно ее подсознание заранее знало, что надвигается нечто новое. Но почему сейчас, ведь она давным-давно перестала активно работать? Чего ей ждать, кроме подтверждения смерти Рагху на Амазонке? Двадцать семь лет назад, навсегда переселившись на берега Мумбаи, она смотрела на западное море, ожидая его прибытия, вопреки всякой логике. В конце концов логика победила.

Чему ее научила старость, так это терпению. Озарение, если это оно, придет в свой черед. А сейчас, сегодня, она должна подготовиться к визиту журналиста, к реальности смерти Рагху. Как мы дошли до этого, старый друг, в наших жизнях, в истории?

История – не прямая линия. Это голос Рагху звучит в ее сознании, но она произносит эти слова вместе с ним, бредя назад к своему креслу. Дети спорят, достаточно ли созрела самая большая тыква – тыква обыкновенная. Махуа смотрит на западное море, откуда явился бы Рагху, если бы это произошло, и видит, как солнечный свет дробится ромбами на поверхности воды.

Прошлое – это палимпсест. Она представляет, как разворачивает его – поверхность гладкая, словно пергамент, но если провести по нему рукой, слова тускнеют и исчезают, а на их месте медленно проступают новые. Если прикоснуться к новым строкам, они тоже исчезнут и появится то, что лежит под ними. Что на последнем слое – если он существует? Она мечтает над второй чашкой чая в садовом кресле, не слыша детских голосов. Палимпсест. Лица, голоса, обрывки слов появляются и исчезают.

Когда Махуа росла в Дели – между стипендией, которая спасла ее из трущоб, и поступлением в университет, – она подхватила болезнь, которую теперь едва может вспомнить: лишь усталость, тревожные морщинки между бабушкиными бровями и запахи вареного риса и незнакомых трав. Тогда ей оставалось только лежать и в окно второго этажа смотреть на ветви старого мангового дерева. Оно росло в крохотном дворике, единственная зелень в квартале дешевых квартир, где в сезон дождей протекала крыша, а через тонкие стены можно было слышать ругань соседей. Однако в лиственных, воздушных древесных пространствах разыгрывались ежедневные маленькие драмы. Черный дронг прогнал ястреба и вернулся, прыгая по веткам и ероша перья. Цепочка муравьев проползла по коре, каждый с математической точностью преодолел крошечную канаву. Птичье гнездо с чудесными голубыми яйцами, а позже – вечно распахнутыми клювами птенцов. Охваченная лихорадкой, не способная мыслить ясно, Махуа отпускала себя и ползла вместе с муравьями, парила с ястребом. Это было бегство от болезни, бегство из тюрьмы – и, как она позже осознала, расширение собственного ограниченного я. Вернувшись домой с работы, ее двоюродная сестра, Калпана Ди, сажала Махуа, прислонив ее к себе, и вливала ей в рот рисовый отвар, пока бабушка ходила покупать овощи. Позже Махуа так и не набралась смелости спросить бабушку, что это была за болезнь; втайне это было одно из счастливейших воспоминаний ее детства.

Став взрослой, она практиковала это освобождение, это гиперосознание. Оно помогло изучать науки, потому что добавило новое измерение. Идя под дождем, она представляла капли, которые сливались высоко в облаках и падали, все быстрее и быстрее, пока аэродинамическое сопротивление не сводило ускорение к нулю. Она представляла, как вращаются круглые капли, сформированные поверхностным натяжением и силой тяжести, маленькие водяные мешочки, разбивающиеся о бетонные крыши лабораторных зданий и оставляющие круглые подписи, кольца дочерних капель. Представляла, что находится там, на влажных облачных высотах, что падает, отражая свет, сопротивляясь ветру, нагруженная бактериями, которые путешествуют вместе с облаками. Из этих размышлений ее вырывала капля, падавшая на макушку или на руку, и она возвращалась в свое тело, посмеиваясь своему родству с водой, с облаками. Это был странный способ существования. Она не могла объяснить его своим амбициозным, гнавшимся за оценками однокурсникам, которые насмехались над всем, в чем была хотя бы частичка поэзии.

Одноклассники смеялись и дразнили ее за бедность и темную кожу. Они прозвали ее дикаркой, хотя она почти всю жизнь прожила в Дели и ничего не знала о родственниках своей бабушки по материнской линии. Бабушка пыталась рассказать ей об их корнях, но изматывающая жизнь в трущобах, за которой последовала напряженная учеба, когда стипендия изменила их жизнь, оставляла время лишь на требования настоящего. Проучившись в элитной школе всего несколько лет, дикарка шокировала одноклассников, лучше всех сдав выпускные экзамены. Жалобы на подтасовку сменились обиженным молчанием, когда стало ясно, что эта демонстрация превосходства в учебе – не выброс, а тенденция. Те годы были трудными, и она бы не справилась без целеустремленности бабушки и любви двоюродной сестры Калпаны, Калпаны Ди, воспоминания о жизни и смерти которой по-прежнему причиняли ей боль.

– Калпана Ди, помоги мне сделать домашнее задание!

Они сидели, скрестив ноги, на кровати, и Калпана Ди заглядывала в тетрадь Махуа по математике. Где-то час спустя она с усмешкой говорила: