А творилось интересное. Глаза привыкли к темноте, да и луна светила через окно аккурат на спящую тревожным сном Груню.
И вдруг в дальнем углу началось движение. Никаких звуков, а просто — как будто целлофановый пакет в воздухе плывёт. Да только, во-первых, схрена бы такому здоровенному пакету плыть по воздуху, а во-вторых, здесь до изобретения целлофана — как до Сахалина пешком.
«Пакет» подплыл к Егору и остановился возле его головы. Егор как-то странно всхрапнул, что-то пробормотал и спокойно засопел в две дырочки.
Ах ты ж, сука… Спалила. Не такая уж и тупая, оказывается.
Следующим был Данила. Возле него «пакет» тоже повисел пару секунд, и звук дыхания изменился — Данила провалился в глубокий сон.
Я лежал с тяжело бьющимся сердцем и прикидывал, успею ли рубануть этот «пакет» вытащенным из-за спины мечом. На крайняк — спугну. Лучше уж так, чем если меня тоже вырубит, а жена Данилы на последнем сроке дуба врежет. Вариантов-то не сказать, чтобы много.
Однако в одном Егор, похоже, не ошибся: сил в кикиморе было не сказать, чтоб два вагона. Усыпив двоих взрослых мужиков, на меня она даже не посмотрела. Ну, по крайней мере, не приблизилась.
«Пакет» просто вдруг исчез. Я широко распахнул глаза. Не двигаясь, окинул взглядом комнату. Пусто… Ушла, что ли?..
И вдруг взгляд мой упал на кровать Груни. Тут, что называется, волосы дыбом поднялись в самых неприличных местах.
На груди у девушки сидела скрюченная старушонка. Ростом, если выпрямить, мне аккурат до тех самых неприличных мест. Маленькая, сухая, вся какая-то чёрная.
До меня донёсся её шёпот. Не то заклинание читала, не то…
Разбираться времени не было. Старушонка склонялась всё ближе к лицу Груни. У той уже приоткрылись губы, и между ними появилось странное свечение, которое словно бы тянулось навстречу кикиморе.
Я привстал. И справочник, и Егор утверждали, что в момент кормёжки кикиморы теряют всякую бдительность. И она действительно даже не чухнулась, когда я сел на лавке, а потом беззвучно встал. Сунул руку в карман. Достал амулет. Размахнулся…
Увесистый кругляш, свистнув в воздухе, врезался в голову старушонки. Та полетела бы кубарем с кровати, если бы было, куда. Но кровать стояла у стены, и в эту же стену кикимора херакнулась головой.
От такого двойного удара мозгов у неё явно не прибавилось. Кикимора повернулась и, уставившись на меня горящими желтизной глазами, зашипела, будто пытаясь напугать.
— Боюсь, — сказал я и вытянул меч из ножен. — Уже почти описался.
Груня закашлялась и приоткрыла глаза. Посмотрела на меня. Потом — на кикимору, которая стояла на её кровати. И — разумеется, завизжала. Откуда только силы взялись.
Кикиморы — твари ночные, шума не любят. Окончательно растерявшаяся тварь перепрыгнула Груню и метнулась к двери. Ох и ловкая, зараза!
Я рванул наперерез, поставил подножку. Взвизгнув, кикимора упала, кубарем прокатилась по полу и фактически вынесла дверь.
— Что⁈