Запертая в своем теле

Я остаюсь одна.

В комнате не слышно ничего, кроме тиканья часов и аппарата, но на них я уже не обращаю внимания.

Света за окном становится меньше. Значит, солнце уже зашло за здание, и скоро в палате станет холодно, будто в морге.

Я слышу шелест листьев — значит, поднялся ветер и стучит веткой в окно. Если б эта ветка задевала мое лицо, то листья кололись бы и царапались, но отсюда они кажутся расплывчатыми и почти невесомыми. Как дыхание Эви во сне.

Слезящимися глазами пытаюсь моргнуть, но ничего не выходит. Ощущение взрыва в черепной коробке больше не повторяется.

Меня словно выпотрошили, во всем теле нет ни капли жизни.

Мысленно проецирую на потолок фото подросшей Эви. Я видела ее всего несколько секунд, но этого оказалось достаточно. Мозг зафиксировал изображение вплоть до мельчайших деталей, и теперь я снова вижу пухлые, гладкие щечки и локоны, спадающие на красное клетчатое платье с белым кружевным воротничком. Главное — постараться не обращать внимания на слезы, высвеченные вспышкой.

Я пытаюсь забыть страх и печаль в ее глазах, но ни о чем, кроме них, не могу думать.

«У тебя была одна по-настоящему важная задача — заботиться о ней».

Я знаю — я виновата в том, что случилась с Эви.

Это моя вина.

Глава 39

Три года назад Учительница

Харриет Уотсон давно имела кое-какие подозрения насчет матери Эви Коттер — и теперь окончательно убедилась, что не ошиблась.

Все началось с первого визита в дом: женщина была странно сонливой и, пока они пили чай на кухне, иногда рассеянно замолкала на секунду-другую, но эти паузы никак не были связаны с ходом беседы.

Зато к этому могли иметь отношение неоплаченные счета и превышенный банковский кредит — на столе лежали квитанции. Миссис Коттер не сразу вспомнила, что оставила их на виду, а когда сообразила, то поспешила убрать.

Конечно, это не было прямым доказательством зависимости. Но в сегодняшней беседе, по телефону, она буквально жевала слова. Это было так заметно, что Харриет специально сделала в разговоре большую паузу, давая ей возможность объясниться.

Однако объяснения не последовало. Тони просто молчала до тех пор, пока Харриет не заговорила снова, а значит, не отдавала себе отчета в том, какое впечатление производит. Это ее и выдало.

Постепенно речь женщины становилась все более эмоциональной, так что под конец она едва не плакала, и Харриет поспешила повесить трубку.

Завершив разговор, она села на табурет, на котором обычно завтракала, и уставилась на пятна гнили, покрывшие соседскую изгородь.

Со своего места Харриет видела два носка, болтавшиеся месяц за месяцем на бельевой веревке соседского участка. Хлопковая ткань уже начала расползаться; скоро от них совсем ничего не останется.