Запертая в своем теле

В соседнем дворе хлопнула крышка мусорного ящика, и девушки-студентки, весело смеясь, прошли под окнами.

Харриет завидовала их уверенности — сама она никогда такого не испытывала, и лишь иногда, в редкие моменты такой тишины, как сейчас, спрашивала себя, что ждет ее в будущем. Когда матери наконец не станет и она останется одна в этом старом, громадном, ветшающем доме. Что тогда?

Больше всего на свете хотелось начать жизнь заново, завести собственную семью. Чтобы у нее был ребенок, которому она отдавала бы тепло и нежность — то, чего никогда не получала от собственной матери. То, что видела иногда в отношениях между другими родителями и детьми.

Как это несправедливо, что у других всё есть, а они не понимают своего счастья. Значит, они заслуживают, чтобы оно было отнято у них и отдано другим — тем, кто сумеет оценить его по достоинству.

Например, ей, Харриет.

Глава 37

Три года назад Эви

Эви лежала в своей кровати и пялилась в потолок. Ночник «Звездное небо», подаренный бабушкой на день рождения, был призван делать темноту более дружелюбной. По крайней мере, так написали на коробке. Но на самом деле разницы никакой не было.

Мама, хотя и взрослая, легла спать в одно время с ней, потому что очень устала. Так она сказала. Но ее глаза опять напоминали стеклянные.

Мама спала. Это было слышно по дыханию — двери спален на ночь оставались приоткрытыми.

Иногда она кричала во сне, и тогда Эви просыпалась, заходила к ней в комнату и садилась на кровать, а мама открывала глаза и сонным голосом спрашивала: «Котенок, тебе приснился плохой сон?» И тогда девочка отвечала: «Не мне, а тебе», а мама зевала и говорила: «Тебе приснился плохой сон о маме?»

Эви не знала, как реагировать, и чувствовала себя такой усталой, что просто возвращалась к себе в постель.

Но глубокие редкие вздохи, как сейчас, означали, что мама спит крепко.

Значит, она не услышит, если Эви встанет, прокрадется на кухню, как она иногда делала, и съест печеньку или выпьет стакан сока — мама обычно не разрешала пить больше одного на ночь, «а то будешь всю ночь в туалет бегать».

Темнота была густой и тяжелой, словно кто-то невидимый накрыл всю комнату толстым одеялом. Ее рассеивали только рассыпанные по потолку искры от бабулиного светильника — уличные фонари не заглядывали в окно, как это было в ее старой детской.

Девочка вздохнула. Иногда ей становилось интересно: когда она спит, папа смотрит на нее сверху, оттуда, где настоящие звезды? Бабуля говорит, что смотрит обязательно. «А откуда ты знаешь?» — «Ниоткуда. Просто я уверена, что твой папочка всегда смотрит на тебя, милая, не только ночью, но и днем».

Иногда это беспокоило Эви. Например, когда она таскала печенье перед обедом или когда давала бабушкиному коту, Айгору, две вкусняшки вместо одной, хотя бабушка говорила, что у него будут проблемы с желудком. Это было бы ужасно — разочаровать папу.

А еще ей совсем не нравился новый дом, где царили духота днем и тишина по ночам, как будто все вокруг умерли.

В старом доме иногда гудели трубы, а на шоссе поблизости всю ночь приятно шелестели машины. Там она никогда не чувствовала себя одинокой. И, собирая конструктор, часто представляла, что папа сидит на диване за ее спиной и смотрит «Скай спорт»[18] или читает журнал про мотоциклы. Совсем как раньше.

Нет, она не будет плакать.

Не плакать.