Серебряные змеи

Зофья надеялась, что в Эдеме за ним присматривают как следует. Голиаф напоминал ей об иных временах. Более счастливых. И даже если их больше не существовало, ей нравилось предаваться воспоминаниям.

– Я скучаю по нему, – сказал Энрике.

Зофья подозревала, что он говорит не о Голиафе.

– Я тоже.

Впереди Зофья увидела алхимический и аптечный магазин, выкрашенный в бледно-зеленый цвет. У разбитого окна на корточках сидел человек в ермолке. Ее отец, который не был евреем, никогда не носил этот головной убор, но он был у многих мужчин и мальчиков в Гловно. Ткань, натянутая на макушку мужчины, была одним из символов его веры.

– Gutn tog, – сказала Зофья.

Мужчина удивленно поднял глаза. Он торопливо оглядел улицу, а затем снова посмотрел на Зофью.

– Gutn tog, – он поднялся на ноги и устало показал на разбитое окно. – Можно подумать, Александра Второго убили только что, – мужчина вздохнул. – Чем могу помочь?

– Мне нужна селитра, – сказала Зофья.

Мужчина явно колебался, но все же пригласил ее войти. Энрике было сказано ждать снаружи. Оказавшись в лавке одна, Зофья сосчитала аккуратные деревянные ряды и выстроившиеся в ряд блестящие зеленые склянки: двадцать один, двадцать два, двадцать три. Когда хозяин магазина наполнил ее сумку, он понизил голос и сказал:

– Это небезопасно для нас, – сказал он. – С каждым годом становится все труднее.

– Я в безопасности.

Мужчина печально покачал головой.

– Мы никогда не будем в безопасности, дорогая. Может, погромы и прекратились, но ненависть живет. Kol tuv.

Зофья забрала свою сумку, чувствуя, как внутри нее поднимается тревога. Ненависть живет. Ее мать потеряла семью во время тех погромов – антиеврейских беспорядков, когда люди разрушали их дома и семьи, обвиняя евреев в убийстве царя Александра Второго. Когда ей было тринадцать лет, она нашла свою мать рыдающей на коленях перед потухшим камином. Зофья стояла неподвижно. Сестра и отец всегда знали, как утешить ее, но они уже спали. И Зофья сделала единственное, что умела: зажгла свет. Она присела на корточки у потухшего камина, потянулась за кремнем и заставила металл вспыхнуть от жара. Только тогда мать подняла глаза и улыбнулась, прежде чем притянуть ее к себе и сказать:

– Будь светом в этом мире, моя Зося, потому что он может быть очень темным.

От этих мыслей у Зофьи перехватило дыхание. Мир и правда казался слишком темным, в нем было так легко потеряться, и никакой свет не мог ей помочь. Она медленно вышла на улицу. Город уже не казался знакомым: он больше не был похож на Гловно. Теперь ее взгляд метался между закрытыми ставнями, людьми в слишком яркой одежде, грязным снегом, изъезженным колесами карет, и мощеными улицами, переплетающимися, как змеи. Слишком много всего…

– Феникс!

Ухмыляющийся Энрике появился из-за угла, держа в руках бумажный пакет. Когда молодой человек увидел ее лицо, его улыбка исчезла, и он торопливо подбежал к ней.

– Разве ты не видела, как я показывал за угол?