Серебряные змеи

Лайла постаралась придать своему лицу безразличное выражение. Она понимала, что мир поощряет соперничество между девушками, учит их обнажать зубы, хотя они могли бы обнажить свои души. Ее дружеские отношения во Дворце Сновидений начались с жестокости: одна девушка добавила краску в ее крем для лица, а другая срезала каблуки с туфель в надежде, что она сломает лодыжку на сцене. C’est la vie. Это Париж. Это шоу-бизнес. И все они боялись потерять средства к существованию. Но разница была в том, что девушки из кабаре относились к ней как к равноценному противнику на общем поле боя.

Ева разговаривала с ней так, словно ее вообще не существует.

– Я не вижу ничего, что могло бы вызвать ревность, – сказала Лайла.

И она действительно так думала. Ева была красива, но тела – это всего лишь тела. Их было легко сломать и, к сожалению, не так легко сделать. Лайла была не властна над своей наружностью и никогда не судила других за внешний вид.

Но после ее слов лицо Евы побелело.

– Ты думаешь, что у тебя есть покровитель в лице мистера Монтанье-Алари, и только поэтому позволяешь себе так говорить, – сказала она. – Но это скоро закончится. Даже я заметила, что в прошлый раз он не потрудился защитить твою честь.

С этими словами она ушла прочь.

Лайла впилась ногтями в свои ладони. Ева была права, но в то же время она ошибалась. Если бы Северин хотел показать, что он может говорить за нее – он бы это сделал. Но Лайла заметила, что он собирался что-то сказать, прежде чем сделал шаг назад. Лучше бы она этого не видела.

Потому что в ту же секунду ее воображение начало рисовать сказки о проклятиях, мифы о девушках, которым полагалось не видеть своего возлюбленного после полуночи, чтобы не знать его истинного облика. То, что Северин сделал в тот момент, и то, как во время пожара он пытался закрыть их всех руками – все это были мимолетные проблески того юноши, которым он был на самом деле. Юноши, который спас Зофью и подарил ей утешение, который поверил в Энрике и дал ему возможность говорить, который видел в Лайле ее душу, а не только плоть. Она ненавидела этот взгляд, потому что он напоминал ей о том, что Северин превратился в проклятого принца, запертого в самой худшей версии самого себя. Ни ее поцелуй, ни ее робко предложенное сердце не могли вырвать его из плена, потому что он добровольно закрылся от всего мира.

Теперь, когда она повернулась к Северину, он с жадностью осматривал Спящий Чертог. Молодой человек откинул со лба темные волосы, и его губы тронула еле заметная улыбка. Раньше он бы принялся искать баночку с гвоздикой в кармане пиджака. Однажды Северин объяснил, что гвоздика помогает ему думать и вспоминать, но после смерти Тристана он перестал жевать горькие засушенные бутоны. Лайла его не понимала. Вряд ли это могло помочь ему забыть обо всем, что произошло.

Лайла присоединилась к остальным, и вместе они наблюдали за тем, как Северин обходит главный атриум. Одним из его сильнейших качеств была наблюдательность. Лайла могла ненавидеть его сколько угодно, но было бы глупо отрицать его таланты. Когда дело касалось сокровищ, Северин безошибочно определял их контекст. Их историю.

– Мы называли это место «чертогом», – медленно произнес он. – Но мы ошибались. Оно больше похоже на собор…

Северин сделал пометку в одной из своих бумаг.

– Какое место в соборе самое священное? – спросил он, обращаясь больше к самому себе, чем к остальным.

Лайла не чувствовала себя особенно компетентной или хотя бы достаточно заинтересованной, чтобы отвечать на этот вопрос.

– Там, где раздают чашечки с вином, – сказал Гипнос.

– Откуда мне знать, – пожала плечами Зофья.

– Алтарь, – ответил Энрике, покачав головой.

Северин кивнул и повернул голову таким образом, что на его лицо упал холодный зимний свет.

– Кто-то хочет поиграть в Бога.