Придирчиво оглядываю комнату еще раз, и тут кое-что все же привлекает мое внимание. Я приседаю на корточки, убираю ткань, закрывающую витрины, в сторону и вижу светлые полосы на паркете. Чуть меньше метра их толкали по полу. Но зачем?
Я сдергиваю белое покрывало с витрин и на миг все же сжимаюсь от неприязни – под стеклом лежит тело женщины со вскрытым животом и выпирающими матовыми внутренностями. Мне отчетливо видны чуть запыленный лабиринт розовых кишок и симметричные мешочки легких. Над ней в собственном саркофаге покоится обрубок мужчины: ни рук, ни ног, ни кожи.
Мерзость! Кому могло понадобиться держать такие вещи в доме?
Я присматриваюсь к витринам и вижу в зеленоватой глубине то, что искала, – очертания еще одной двери. Кто‑то пользуется ею, а после прикрывает витринами и тканью. Нужно только отодвинуть и попытаться проникнуть за нее. Мне это необходимо, иначе я и вправду свихнусь.
Упираюсь каблуками в пол и начинаю толкать витрины в сторону. Меня пугает мысль о том, что верхняя может свалиться и наделать шума, разбившись. Но стоит верхнему ящику накрениться, я поправляю его положение и продолжаю толкать нижний. Еще немного, еще совсем чуть-чуть! Последним рывком я придвигаю витрины к торцевой стене у окна.
Я слышу стук дождевых капель по жестяному карнизу. Он отвлекает, но я трясу головой. Сейчас не время тонуть, я должна быть здесь и сейчас.
Освободившегося пространства как раз хватает на то, чтобы открыть узенькую дверь, выкрашенную красной краской в тон обоям.
Что же это получается – если девочки вышли через эту дверь, кто‑то вернул витрины на место? Ничего не понимаю, и недоброе предчувствие охватывает меня. Самое ужасное уже произошло, и все же сердце трепещет в самой глотке, руки дрожат, когда я тянусь к латунной ручке.
Дверь открывается без малейшего скрипа. Похоже, кто‑то смазывал петли, чтобы не шуметь. Но кто? За дверью я вижу лестничный пролет. Очень узкий, только на одного человека. Одна лестница ведет вверх, в башенку с громоотводом, а другая спускается вниз. На площадке светло – черные черви проводов тянутся, ничем не прикрытые, под потолком. Отовсюду свисают лохмы паутины.
Не хотела бы я застрять здесь, когда погасят свет. Сколько у меня времени? Тридцать минут? Сорок?
На пыльных ступенях темнеют цепочки следов. Не могу разобрать, сколько их здесь. Решительно хватаюсь за перила и, не позволяя себе испугаться или опомниться, поднимаюсь по деревянным ступенькам. Они ведут меня по спирали – выше и выше. Наконец я упираюсь головой в ветхий люк, и он легко отворяется. Миг – и я на площадке под островерхой крышей и шпилем. Дождь осыпает меня ледяными иглами.
Девочки были здесь. Отсюда упали, крепко обняв друг друга. Тяжело сглатываю. Неужели они действительно хотели умереть? Или они до того разошлись с реальностью, что верили, будто полетят? Что, черт возьми, они хотели, чтобы я увидела?!
Я слышу какой‑то шум внизу и заставляю себя аккуратно посмотреть за перила башенки.
Нашли. Люди копошатся внизу вокруг черной груды, в которую превратились мои одноклассницы. Боже, мои мертвые одноклассницы, они же все… все умерли! Осталась только я. Меня едва не выворачивает наизнанку. Снова.
Хлесткий ветер доносит до башни отголоски истерических вскриков. Пора убираться.
Держась за стены, спускаюсь обратно. Мне нужно только выбраться наружу, задвинуть витрины на прежнее место, вернуться в свой дортуар и притвориться, что ничего не знаю. Отрицать, отрицать, отрицать. Только так я могу спасти свое будущее.
Я почти толкаю красную дверцу, чтобы вернуться в чулан с восковыми фигурами, когда замечаю еще одну цепочку следов на лестнице. Только это ступени, ведущие вниз. Колебания отнимают у меня только пару секунд. И вот я уже спускаюсь в неизведанное. Стены, отделанные кирпичом, теплые и будто живые, но меня трясет, а зубы лязгают друг о друга. Мой разум кричит – уноси ноги, прячься, лги, чтобы выжить! Но темный инстинкт несет меня все дальше.
По моим ощущениям, я спустилась примерно на уровень второго этажа и вижу скрытый коридор с ответвлениями на правую сторону, уходящий далеко вперед. Свет ламп здесь неверен, он мелко трепещет, словно крылья насекомых, поэтому я одной рукой веду по стене – на случай, если окажусь в полной темноте.
Пальцы вдруг натыкаются на что‑то мягкое, отчего я отдергиваю руку, едва подавив вопль отвращения. Но это всего лишь шерстяная нить. Красная нить, тянущаяся вдоль коридора, провисая на гвоздях, вбитых между кирпичей. Кто‑то ходил по этому коридору в темноте и держался за нее, чтобы не заблудиться.
Я беру эту нить Ариадны и иду дальше. Только бы не встретить здесь того, кто ее оставил.