«Вам будут подвластны огонь и ветер, земля и вода. Птицы будут пересказывать чужие разговоры, дикие звери склонят свои головы».
Они выбрались наружу по тому самому клену, что третий год стучался в окно, и устремились в лес – белые флажки кружева и шелковый стяг с желтыми драконами. Сентябрьская ночь была нежна к ним. Они тихо смеялись, и их легкокостные фигуры быстро уменьшались, исчезали из виду.
Их переполняла тревожная сила, подбрасывала над землей, дарила простор и теснила дыхание. Юные, но не взрослые, они ощущали себя иначе, и Кася дала их чувствам имя. Меня не было рядом с ними в ту ночь, когда они назвали себя ведьмами, назвали сестрами. Новая игра пришлась им впору и по вкусу.
Никто не знает, как они отпраздновали свое зеленое крещение, но вернулись уже иными.
Они стали держаться ближе, говорить тише, касаться невесомо. Игра, выйдя на новый виток, связала их невидимыми нитями. И Кася была уверена, что узел покоится в ее руках.
Они убегали каждую ночь, и каждую ночь мои окна провожали их взглядом. Они возвращались с запахом костра в волосах, с красными листьями, приставшими к обуви, с паутиной, заблудившейся в кружеве. О чем пели они, под какие мелодии водили хороводы на поляне? О чем просили ветер и звезды?
Мне остается только угадывать, а угадывать я умею.
Подступившие холода загнали их обратно, но им уже было тесно. По коридорам пансиона не пробежаться с радостным воплем, похожим на птичий крик, не снять жестких туфель, чтобы пропустить землю и былинки между пальцев. Не распустить волосы.
Нерастраченная энергия губительно сказывается на юных существах. Поэтому им нужно иногда выпускать ее, как больную кровь.
Они вспоминали приметы и легенды, отыскивая признаки неведомого в обыденном. Слух и зрение обострились, желая запечатлеть как можно больше необъяснимых явлений, чтобы разделить их с сестрами. И пусть у них нет никаких доказательств – эмоции заменят все.
Они играли в безобидные игры, основанные на фантомных ощущениях и легком самогипнозе. Чудеса кололи им пальцы.
Кася так же служила медиумом, все ближе к сердцу принимая свою миссию. То, что раньше было для нее способом привлечь внимание, понемногу обретало новый смысл. Она вбила себе в голову, что обязана не просто общаться с душами умерших, но и помогать им находить утешение. Впрочем, поиск великой миссии, предназначения, как проявление общечеловеческого стремления к детерминизму, зачастую остро проявляется в этом возрасте. А подкрепленный патологией – представляет особенный интерес.
Но именно эта особенность привела ее к гибели.
Тем не менее следует отметить, что события не приняли бы настолько драматичный оборот, если бы не воззрения пани Ковальской, директрисы пансиона Блаженной Иоанны. Все же нельзя преуменьшать роль человека, в чьих ладонях лежат девичьи судьбы.
Судьба не слишком ласково обошлась с этой женщиной, впрочем, как и со многими другими. Но ей удалось встать на ноги, подняв на плечах собственное дело. Капитал, оставшийся от мужа, она полностью вложила в пансион – ремонт, наем наставниц и хвалебные статьи, разлетевшиеся по журналам. Позже появились и другие, кто захотел вложиться в закрытую школу. Малгожата Ковальская – человек, построивший себя сам, сложивший личность по кирпичику, не сгибаясь под тяжестью ответственности. Но именно постоянные испытания воли иссушили ей душу, сделав непримиримой к чужим слабостям.
Превыше всего пани Ковальская ценила три вещи: догмы, дисциплину и деньги. То есть все то, что чуждо юности, только если она ничем не изуродована.
Так появилась система наказаний, не противоречащая закону. Нельзя бить? Но можно унизить. Раздавить, уничтожить, разобщить.
Самих девочек, когда они начинали превращаться в девушек, полагала больными чем‑то вроде кори. По ее мнению, они нуждались в контроле, изоляции и игнорировании капризов. К «капризам» относилась любая мелочь: от ежемесячных недомоганий до дерзкого взгляда, а дерзостью считалось все, что не окрашено смирением и виной. Если подвести итог, то пани Ковальская, при всех ее достоинствах, была самым неподходящим человеком, которому можно было доверить свою дочь или воспитанницу.
Моим крапивным принцессам в ту пору исполнилось пятнадцать лет. Развернувшись, их листья наткнулись на стеклянный купол и пристальный, неприязненный взгляд над ним.
Правила можно не нарушать или обойти на цыпочках, когда знаешь о них достаточно долго. Сложнее всего заставить слушаться непокорные мышцы лица, так и норовящие показать истинные эмоции; погасить гнев в глазах; удержать рвущийся голос. И чем сложнее было им контролировать себя, тем строже становился контроль. Пани Ковальская вполне справедливо считала пансионерок третьего года обучения самыми нестабильными, даже опасными, а потому приставила к ним сестру Беату.