Полина задохнулась от раскаяния и страха. Ничего себе новости! Сын мало того, что один лазил по заброшкам, так ещё и снимал какие-то гадости? А она всё голову ломала: почему Андрюша во сне часто ворочается, вскрикивает? Списывала на то, что растёт. Что вечерами по телевизору вечно то «Зловещие мертвецы», то ещё какая-то жуть. А её ребёнок, оказывается, делал мрачные, депрессивные снимки. А ей демонстрировал только благостные фото подснежников…
Зато с посторонним дядькой был откровенным.
Ладно, потом себя будем корить. Сейчас главное – совсем другое.
Она нервно произнесла:
– Что с ним могло случиться – если разговор прервался?
– Да просто сигнал пропал. Обычное дело для нашей глуши.
Тон бодрый, фальшивый.
Полина ещё больше забеспокоилась.
Не доверяла она этому дядьке. Но других помощников всё равно не имелось.
В свете фонаря показалась избушка. В окружении мрачных елей. Чёрная, с проплешинами мха. Крыша провалилась. Окна щерятся осколками. Сроду её робкий, домашний мальчик – даже если он сбежал из дома – не остался бы здесь ночевать. Или она совсем не знает своего сына?!
Бородач приложил палец к губам и решительно направился к зловещему зданию.
Вошёл первым, Полина за ним.
Груды хлама, пол местами провалился. Запах плесени, пыли и тлена.
Свет фонаря шарил по полу, высвечивал груды пожелтевших газет и пустые бутылки.
А потом прямо в центре безжалостного луча Поля увидела: новенький телефон её сына. С безжизненным чёрным экраном и разбитым стеклом.
Она закричала, и вопль раскатисто разнёсся по лесу. Эхо на Селигере – как нигде, крикнешь «ау» – отзвук ещё раз пять услышишь.
Хозяин грубо закрыл ей рот ладонью, рявкнул:
– Молчи!
Она в гневе отпихнула его руку, но ничего сказать не успела. Зато услышала: в доме – ритмичный, приглушённый рокот.
Бородач уверенно двинулся на звук. Пнул ногой наполовину отвалившуюся дверь, вошёл из сеней в комнату и высветил фонарём сладко спящее на рваном одеяле пьяное тело. Усыпанное веснушками и какими-то рытвинами лицо, огненного цвета волосы, грязный, ветхий камуфляжный бушлат.