Фотолаборатория на Сороковой улице возле Лексингтон-авеню должна была открыться в девять, если верить вывеске, однако к моему приходу дверь была еще заперта и мне пришлось ждать. Наконец парень появился и, увидев меня, скривил физиономию. Должно быть, обиделся, что я стал свидетелем его опоздания, так что мне пришлось извиниться. Парень сразу расцвел и пообещал изготовить диапозитивы к пяти вечера. На лучшее я не мог и надеяться. Я оставил ему пленку, разыскал телефон-автомат, позвонил – снова безуспешно – Айрис Иннес, после чего набрал номер, который знал лучше всех остальных.
Несколько секунд спустя в мое ухо ворвался голос Вулфа – ворчливый и раздраженный, как и всегда, когда его отрывали от любимых орхидей:
– Да?
– Диапозитивы будут готовы к пяти часам. Номер Айрис Иннес не отвечает. Я велел Фрицу не спускать глаз с Мурлыки и держать ушки на макушке. Продолжать?
– Нет. Тебя ждут в прокуратуре, и я считаю, что ты должен идти.
– А вдруг бы я забыл вам позвонить?
– Нет. Ступай. Может быть, выудишь что-нибудь ценное. – И он брякнул трубку.
И с той самой минуты остаток дня превратился для меня в унылую полосу неудач. Ни один детектив в мире не добыл меньше фактов за целых девять часов кряду, чем я в тот злосчастный понедельник. Первые два часа, которые я провел на Леонард-стрит, были потрачены на пустые препирательства со следователем и помощником окружного прокурора. В результате все остались недовольны друг другом. Когда я отказался снабдить их сведениями, не относящимися непосредственно к событиям напротив церкви Святого Томаса, эти умники вздумали было упечь меня как важного свидетеля, но потом, сообразив, что ничего, кроме головной боли, они не получат, поскольку Вулф пустится во все тяжкие, чтобы меня выпустили под залог, оставили свою затею. Основной сыр-бор разгорелся из-за фотопленки. Я признался, что вынул ее из фотоаппарата прежде, чем передал его Кремеру. Умники настаивали на том, что фотопленка – это важная улика, а я ее укрываю. Я настаивал на том, что уликой может считаться только сам фотоаппарат, поскольку в полиции подозревают, что из него или из подобного ему была выпущена роковая иголка, тогда как пленка – моя собственность, и если они попытаются затребовать ее по повестке, то у нас есть прекрасный адвокат. Причем я признал, что в том случае, если после проявления на пленке обнаружится нечто, могущее быть уликой, например иголка в полете, то я буду обязан предъявить пленку им. Наконец помощник прокурора отказался от неравной борьбы и сказал, чтобы я убирался на все четыре стороны, оставаясь в пределах досягаемости. Когда же я возразил, что должен выполнять поручения Вулфа, он потребовал, чтобы я звонил ему по крайней мере каждый час.
Ох уж эти поручения! Телефон Айрис Иннес по-прежнему молчал. Я прошвырнулся на Арбор-стрит, но дверь квартиры Айрис мне тоже не открыли. Я заехал в «Газетт», и Лон Коэн сообщил, что Джо Херрика сейчас допрашивают в офисе окружного прокурора и что он может пробыть там целый час. С Айрис Иннес – та же самая история, а вот насчет Алана Гайсса и Огастеса Пицци он не уверен. Потратив тридцать минут на ланч устричном баре, я заскочил в «Олловер пикчерз инкорпорейтед», но желающих ответить на вопросы об Огастесе Пицци там не нашлось. Тогда, чтобы скоротать время, я воспользовался адресом Алана Гайсса, который любезно предоставил мне Лон Коэн, сел в метро и доехал до Вашингтон-Хайтса. Что ж, своего я добился и время скоротал. Домовладелица, возбужденная до чертиков, ведь фотография одного из ее жильцов появилась в газетах, готова была болтать со мной хоть до утра, но она была настолько косоглазая, а я настолько зол, что не стал задерживаться, откланялся и сделал три очередных звонка из ближайшего телефона-автомата: Айрис Иннес (никто не ответил), Вулфу (никаких новостей) и помощнику окружного прокурора Дойлу. Узнав от Дойла, что он хочет меня видеть, я даже обрадовался. Препираться с ним по вопросу о том, что считается уликой, а что – нет, ничуть не менее полезно, чем мое времяпрепровождение в последние часы, и несравненно более увлекательно. И я снова спустился в подземку.
Однако Дойл не стал возвращаться к дебатам об уликах. Не успел я сесть на стул напротив его стола, как помощник прокурора извлек из ящика стола какой-то предмет и протянул мне со словами:
– Знаете ли вы этого человека?
Я уставился на сделанную в полиции фотографию – необычайно высокого качества! – на которой была запечатлена анфас и в профиль столь знакомая мне личность. Я решил потянуть время и начал внимательно изучать снимок. Придя к выводу, что вдоволь налюбовался, я кивнул и небрежно бросил фотографию на стол:
– Божиться бы не стал, но он очень напоминает одного типа, с которым я как-то раз общался во время расследования… Минутку, я вспомню. Есть! Мурлыка! Года два назад. Я мог сдать его полиции за одну маленькую ошибку, которую он совершил, но не сделал этого. А в чем дело? Он снова что-нибудь натворил?
– Его опознали сразу три свидетеля. Это тот самый мужчина, который сорвал с груди миссис Байноу орхидею в то время, как миссис Байноу лежала на тротуаре.
– Черт побери! Его опознали живьем или по фотографии?
– По фотографии. Когда вы видели его в последний раз?
Я лучезарно улыбнулся:
– Послушайте, я уже говорил вам о том, что сказал мистер Вулф инспектору Кремеру. Кремер сам признался, что похититель не мог воткнуть в нее иголку, поскольку в ту секунду, когда он срывал орхидею, миссис Байноу уже умирала. Так какое же отношение это имеет к убийству? Видите, мы уперлись в ту же проблему, что и с фотопленкой. Я понимаю, что мы не в судебном зале, вы не связаны правилами о даче свидетельских показаний, тогда как я связан. Я не намерен…
– А когда вы видели его в последний раз?
– Ничего не выйдет. Найдите связь. Докажите его причастность к убийству, и я слово в слово изложу вам все разговоры, которые мы с ним когда-либо вели. У меня потрясающая память.
ebooksa