– Коммандер Брум счастливо женат на благородной даме!
Нина недоумевающе заморгала. Она едва сдерживала смех.
– А каким образом это касается меня?
Глаза настоятельницы превратились в узкие щелочки.
– Сомневаюсь, что тебя это вообще касается. Я так и знала, что твои амбиции простираются куда дальше обычных занятий языком.
– Я лишь зарабатываю на пропитание.
Мать-хранительница недоверчиво поцокала языком.
– Твоя цель – заарканить состоятельного мужчину. Может, твои широко распахнутые глазки и дрожащие губки и обманули славного коммандера, но я-то знаю, ты – недостойная особа.
А ты – мерзкая ханжа, подумала Нина, кипя гневом. Эта старуха одурманивает совсем юных девушек и молодых женщин паремом или его подобием; надевает свой чистенький монашеский сарафан и идет по коридорам старого завода, несет проклятый наркотик, помогая солдатам превращать женщин в рабынь.
– Коммандер Брум мне в отцы годится.
– И, безусловно, у него хватит ума устоять против твоих неуклюжих попыток соблазнить его. Но знай, я за тобой слежу.
Нина покачала головой, изображая сожаление.
– Вы слишком долго пробыли в уединении монастыря, матушка, если ваши мысли так легко оборачиваются к греху.
– Да как ты смеешь…
Нина чопорно расправила юбки, прикрыв подолом носки туфель.
– Боюсь, столь нездоровая атмосфера может навредить Ханне. Стыдитесь, матушка. – Нина повернулась к двери. – Я буду за вас молиться. – Не глядя на красную от злости Мать-хранительницу, она ушла.
Довольная тем, что сумела задеть старуху, Нина порадовалась еще и обвинениям настоятельницы. «Как проще всего украсть бумажник? – объяснял когда-то Каз Бреккер. – Дай человеку понять, что хочешь украсть у него часы». Если эта грымза с вечно кислой физиономией будет думать, что Нинина цель – стать содержанкой богатого мужчины, эти подозрения отвлекут ее от настоящего плана.
К буре, разразившейся в классной комнате, Нина оказалась совершенно не готова.
– Что это вообще было? – негодовала Ханна. Кори не было, а Ханна широкими шагами ходила туда-сюда, и складки сарафана трепыхались от ее резких движений. – Ты тряслась, как осиновый лист,