Зоя медленно покачала головой.
– Нет. Я хотела… быть сильной. Чувствовать себя в безопасности. Больше никогда не испытывать этой ужасной беспомощности.
– Беспомощности? – В представлении Николая Зоя была, по меньшей мере, несокрушимой.
– Когда Юрис разломал браслет, я словно руки или ноги лишилась, – только и ответила она. – Ты и вообразить не можешь, каково это.
Она права: не может. Как не может и подобрать слов, чтобы ее утешить.
– Что стало с тигрятами?
Зоя провела пальцами по подоконнику, на пол блестящей струйкой осыпался песок.
– Он сказал… Дарклинг сказал, что тигрица уже не станет кормить детенышей, потому что на них остался мой запах. – Ее голос дрогнул. – Что я обрекла их на верную смерть, как если бы собственноручно перерезала им глотки. Что мать бросит тигрят умирать в снегу. Но я в это не верю. А ты?
Лицо Зои оставалось спокойным, но в глазах застыла мольба. Николай увидел в них юную девочку, которой она была в ту холодную, кровавую ночь.
– Нет, – отозвался он, – я тоже не верю.
– Хорошо, – вздохнула она. – Хорошо… – Зоя резким жестом одернула манжеты, словно встряхивая себя. – Все мои любовники спрашивали, откуда у меня шрамы. Для каждого я сочиняла новую историю.
Николай поймал себя на том, что ему вовсе не хочется думать о Зоиных любовниках.
– И чем же я заслужил честь услышать правду?
– Может, предложил мне страну и встал перед лицом неминуемой смерти?
– Важно держать планку, Назяленская.
Зоя указала подбородком на запечатанный указ, валявшийся на полу.
– Еще не поздно его сжечь.
Николай подумал о гладкой Зоиной спине, исполосованной уродливыми шрамами. О ее упрямо вздернутом подбородке. Представил, как она распласталась на снегу, закрывая собой тигрят, рискуя утратить расположение обожаемого наставника, рискуя своей дальнейшей судьбой, – да что там, своей жизнью.
– Чем лучше я тебя узнаю, – произнес он, – тем больше убеждаюсь: ты – именно то, что нужно Равке.
Ах, если бы все сложилось иначе. Если бы завтра ему не пришлось умирать. Если бы он мог следовать велению сердца, а не долга…