Протянув руку, Кельстейн забрал у меня десятку. Смял ее, затем расправил и разгладил.
– Бумага представляет собой смесь волокон. Уникальное сочетание. Приблизительно восемьдесят процентов хлопка и двадцать процентов льна. Древесной пульпы в ней совершенно нет. У нее больше общего с рубашкой, надетой на вас, чем с газетой. В бумагу добавляют специальный химический краситель, придающий ей неповторимый кремовый оттенок. И в нее вплавлены беспорядочные красные и синие полимерные нити, толщиной с шелковые. Бумага, на которой печатают деньги, – настоящее чудо. Долговечная, служит несколько лет, не разлагается в воде, на жаре и на холоде. Строго определенная абсорбция, что позволяет передать мельчайшие подробности гравировки.
– Значит, подделать бумагу трудно? – спросил я.
– Практически невозможно. В своем роде подделать бумагу так трудно, что ее не может подделать даже официальный поставщик казначейства. Он с огромным трудом производит ее одинаковую, партия за партией, а ведь это без преувеличения самый опытный производитель бумаги в мире.
Я мысленно повторил то, что услышал. Пресс, клише, краска, бумага.
– Значит, ключом является бумага?
– Мы пришли к такому заключению, – подтвердил Кельстейн. – Мы согласились, что главной проблемой является источник происхождения бумаги, но мы понятия не имеем, откуда она берется. Вот почему я в действительности ничем не могу вам помочь. Я не мог помочь Джо и не могу помочь вам. Я очень сожалею.
Я внимательно посмотрел на него:
– У Клинера склад набит чем-то. Быть может, бумагой?
Кельстейн презрительно фыркнул:
– Вы меня не слушаете? Бумагу нельзя достать. Никак. Нельзя достать бумагу на сорок банкнот, не говоря о сорока миллионах. В этом главная загадка. Джо, Уолтер и я целый год ломали голову, но так ничего и не придумали.
– Кажется, Бартоломью что-то нашел, – сказал я.
Кельстейн печально кивнул. Медленно встав с кресла, он подошел к столу. Нажал клавишу воспроизведения на автоответчике. Прозвучал гудок, затем кабинет наполнился голосом убитого ученого:
– Кельстейн? Говорит Бартоломью. Я звоню в четверг, поздно вечером. Перезвоню тебе завтра утром и скажу ответ. Похоже, я тебя опередил. Спокойной ночи, старина.
В голосе звучало восторженное возбуждение. Кельстейн стоял, уставившись в пустоту, словно в воздухе витал дух Бартоломью. Он был очень огорчен. Я не мог определить, смертью своего старого коллеги или тем, что старый коллега его опередил.
– Бедняга Уолтер, – наконец сказал он. – Я знал его пятьдесят шесть лет.
Я помолчал. Затем тоже встал.
– Я найду ответ.
Склонив голову набок, Кельстейн пристально посмотрел на меня.
– Вы действительно так полагаете? Ваш брат не смог.