— Так, а теперь ешьте, нам уже пора в церковь.
И Адриан подумал: «Парень». Противоположность Метру девяносто.
Он не мог даже предположить, о чем в этот момент думали остальные, — все молчали, пили кофе и не знали, куда деть свои празднично-помрачневшие взгляды. Только отец Адриана попробовал рассказать сложный для понимания анекдот, типичный для профессора истории: что-то связанное с нацистским приветствием и воспалением локтевого сустава — профессиональным заболеванием теннисистов. Но никто за столом не засмеялся, все поглощали рождественский кекс, запивая его кофе, и Адриан заметил, как лицо отца покрылось красными пятнами — так происходило всегда, когда его шутка не имела успеха.
Позже, когда мать, тетя и бабушка Адриана отправились в церковь, он пошел на кухню, встал на своих натруженных длинных ногах у двери, ведущей на террасу, и сделал то, чего не делал уже целую вечность.
Он посмотрел в сторону соседнего дома.
На кухонное окно семьи Мараун.
Он всегда сожалел, что нельзя было увидеть, кто прямо сейчас находился на соседской кухне: дома-близнецы просто не были созданы для подобной слежки. Вот и теперь он не смог рассмотреть ничего, кроме слабого света в окне: возможно, миссис снова читала по ошибке извещения о смерти, или псевдосестра, приехавшая на Рождество, воровала ванильную сигаретку, или Стелла сидела за кухонным столом и округлым почерком выводила надпись на ярлычке к подарку:
Стелла.
Стелла Мараун.
Среднего роста — ее больше нет.
Нет;
Адриан стоял у двери и думал о том, чего больше никогда не будет: об огромных подарках Стеллы, об уродливой комнатной пальме из пластика, о гигантской трехсотграммовой плитке шоколада с кусочками печенья внутри, об огромном постере с Кинг-Конгом и о самом приятном — компакт-диске, полученном в позапрошлом году.
Они сидели на ковре в его комнате и обменивались подарками, и Адриан впервые решился вручить Стелле рисунок ее собственной ладошки; в свою очередь, та дала ему крошечный пакетик — слишком маленький, чтобы считаться огромным подарком.
Адриан, прижимавший ладони к стеклянной двери, снова увидел себя сидящим на полу рядом со Стеллой, которая указательным пальчиком гладила рисунок своей ладошки, а потом неожиданно резко повернулась к соседу, чтобы обеими руками взять его лицо и притянуть к себе.
Между ними осталось расстояние так и не состоявшегося поцелуя.
Самое большое расстояние из всех возможных.
И даже сейчас Адриан хорошо помнил, каким теплым было лицо Стеллы и как от нее пахло леденцами от кашля; и еще — он помнил волну страстного желания и страха, одновременно сладостную и причиняющую боль, лихорадочно бьющееся сердце. Позже он распаковал пакетик и нашел там этот компакт-диск, на котором было написано:
Это был псевдоним одного певца[6], и хотя его голос был похож на надтреснутый голос Микки-Мауса, Адриан всю ночь слушал его песни, грустные и пробуждающие несбыточные желания. Однажды, поздно вечером, отец крикнул через закрытую дверь: «О, Боб Дилан, великий певец!» — и это заставило Адриана рассмеяться, но песни так и остались печальными. Слушая каждую из них, Адриан замечал, что
Стекло.
Оно было холодным.
ebooksa