— Я не являюсь недостойным чужакам. И, да, я сержусь на тебя.
— Моя богиня, я знаю, что Адалинда будет счастлива рядом с тобой. Что ты любишь своих жриц. Ты воскресила ее и наделила многими дарами. Но она обречена петь, не покидая твоей клетки, и однажды поймет это. Поймет, почему у нее никогда не родится мальчик, и почему ее муж сходит с ума от страха за нее. Она не будет поверхностной вечно. И тогда Адалинда станет несчастной.
— Ничего подобного. Беата, ты зациклена на чужой свободе. Пытаешься вручить ее даже тем, кому она никогда не была нужна. Голодный предпочтет миску супа, а не свободу. Больной — лекарство, а не разрешение умереть когда захочет. Твои кецали сейчас свободны абсолютно от всего, но они мечтают лишь о том, чтобы избавиться от этой свободы и вновь исполнять твои приказы.
— Почему бы не дать Адалинде выбор?
— Потому что она — моя жрица. Свой выбор она сделала давным-давно. Как и ты.
Беата вздохнула.
— Она не придет? — неуверенно спросил Питер. — Может, надо было оставить подношение?
— Попробуй.
Питер откашлялся и поклонился.
— Со всем почтением я прошу хозяйку этих земель принять мой скромный дар, откликнуться и выслушать мои слова.
Он вынул из кармана золотое ожерелье и осторожно положил под куст вереска. Замер, глядя на него.
Ожерелье исчезло.
— Говори.
Питер дернулся.
— Ты это слышала?
— Да. Говори скорее, пока Калунна слушает.
Питер глубоко вздохнул и принялся рассказывать о Лавене. Ее красоте и уме, колдовских талантах и пользе, что она принесет культу вересковой богини. Ему явно было неловко говорить в пустоту, но он старался. Беата молча слушала.
— Таким образом, я уверен, что Лавена будет вам очень полезна и счастлива вступить в ваш культ, — Питер вновь закашлялся, — и прошу вас отпустить Адалинду, как мы и договаривались.
Калунна не ответила ему.
— Моя богиня?