Маришка не ответила. Она украдкой оглядывала лица остальных. По сиротской толпе бежал гул. Они были взбудоражены.
Новый дом уготовил приютским дортуары на троих. Удивительная роскошь против бараков с койками – женского и мужского, – где им приходилось спать прежде.
И весть эта была… неожиданной.
И казалось, ничто не было способно разрушить исключительность того момента. Ведь им пожаловали первую на их памяти
– Отчего же не на двоих? – протянул за Маришкиной спиной Володя. – Какие-то непотребства, господин Яков…
И снова россыпь сдавленных смешков.
По её мнению, Володина цыганская кровь, придававшая ему небывалой бравады, в конце концов – там, в будущем – приведёт прямиком на кол. Она была уверена, после выхода из приюта он примется промышлять не иначе как разбоем.
Он поймал её взгляд и оскалился:
– Возьмём Наську третьей, а?
Если бы щёки Маришки и без того не горели от ледяного ветра, то она непременно покраснела бы. И с губ её почти сорвалось «мерзавец», но Настя успела предостерегающе сжать запястье.
Слова свои Володя, по обыкновению, произнёс негромко – по-крысьи, чтоб слышали только приятели. Но в этот раз всё же он просчитался.
В повисшей тишине голос его отзвучал набатным боем.
Учитель молчал.
Стихло и робкое хихиканье Володиной своры.
Разделявшее их расстояние Яков Николаевич преодолел всего в пару шагов. Удар был быстрым и хлёстким. Голова воспитанника дёрнулась, и заплатанное кепи слетело на землю, обнажая чернявую лохматую голову с клоком седых волос у виска.
– Разве дозволялось тебе, – учитель посмотрел на него сверху вниз, – открывать рот?
Тишина вокруг стала могильной.
– Я не слышу, – прошипел Яков Николаевич.
– Нет, господин.