Ему не удается спрятаться даже за девушкой, что в этот самый момент сидит у него на коленях. И обнимает за шею.
Какая все-таки жалость, что тесак на моем торте не настоящий. Мне бы сейчас реальный ой как не помешал!
Гоголевская немая сцена — и та рядом не стояла с нынешней. Ну, или, может, мне так кажется. Это меня как пыльным мешком по голове огрели. А блондиночка на коленях у Тимурчика сидит спокойненько, ножками помахивает, ресничками часто-часто хлопает.
Бурцев же сидит, в щеку ей уткнулся, будто даже и не слышит моего яростного пыхтения в двух шагах от него. Ла-а-адно! Я могу и погромче!
— Кхм-кхм! — прокашливаюсь, и сама чувствую, как глаза загораются кровожадным огнем.
Парочка вздрагивает, будто трескается их слащавая беззвучная иддилия, оборачиваются, смотрят на меня.
А я… А что я!
Что я могу делать, кроме как смотреть на эту фифу и не ненавидеть её?
Стройненькая, нежненькая феечка. Волосы — шикарная светлая копна. Глаза — серебряные озера в обрамлении длиннющих ресниц.
Даже если б я внезапно взяла и прямо сейчас испарила все свои лишние килограммы — и то бы не смогла её затмить.
И все-таки…
Какая нафиг разница?
Меня вообще-то сюда позвали на свидание! Вот этот вот паршивый бабуин. И что, как он себя сейчас чувствует?
Перевожу взгляд на Бурцева. Жажду паники, ужаса, стыда, раскаянья… Да хоть чего-нибудь.
Смотрит на меня, сволочь. Щурится снисходительно.
И я уже открываю рот, чтобы сообщить этому гаду, все-все-все, что я о нем думаю, как…
Ба-бах!
Громыхает у меня над плечом так, что в первую секунду я решаю — это бомба. И что все, конец моей сладкой, стокилограммовой жизни пришел прям сейчас. Ну, хоть одна радость, не одна помру — а еще и парочку эту слащавую с собой унесу.
Только…
Что это сыплется мне на голову?