— За что?
— За всю похищенную с этой земли картошку! За три года вперед и тридцать лет назад! — шиплю, а сама торопливо срываю с петель дверей сарая висящий там замок. Оставляю болтаться на одной петле. Втаскиваю Бурцева внутрь, в колючий и пропахший сухими травами полумрак. Захлопываю дверь и замираю у тонкой её щели, наблюдая за входной калиткой.
Вовремя я!
Бабки именно в эту минуту к ней подошли.
— Поясни мне все-таки? Почему мы прячемся?
Несмотря на то, что Тимур все-таки стратегически переходит на шепот, я все равно страшно на него сверкаю глазами.
— Тише! Тебе что, очень хочется окучивать не только наш картофельник, но и всей деревни?
— Да ладно, — фыркает Бурцев, — это всего лишь несколько бабусек. Одна другой безобиднее. Как они меня заставят?
— Как как, а вон как. Видишь вон ту в фиолетовом платке?
— Ну?
— Так вот, приглядись, что она на хребте тащит. Видишь?
Тимур тихонько присвистывает и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не выскочить сломя голову из сарая. Ну как так можно-то? Бабки, конечно, глухие, но и мы совсем недалеко от картофельника. Скумекать, что вор ушел недалеко, мстительницы на пенсии как-нибудь смогут. Особенно, если он даст им улики.
— Ну, не боевыми же патронами у неё ружье заряжено, — бормочет Бурцев, понижая тон.
— Да уж лучше б боевыми, — бурчу я, — знаешь ли, когда тебе заряд соли по мягкому месту прилетает — совсем не обнадеживает, что ранение не смертельное. Потому что тебе ж потом стрелявшему в глаза смотреть. И прощения просить.
— Может, она промажет?
— Максимовна-то? Она на одно ухо глухая, а на глаза — дальнозоркая. Стрелять приноровилась. В прошлом году хвасталась, что сороку с десяти метров в башку бьет.
— Так и я могу похвастаться, — резонно сомневается Бурцев.
— Да, но ты не можешь потом эту сороку ободрать и суп сварить. А Максимовна драла.
— Да почему ты так её боишься? — весело шепчет Бурцев. — Признавайся, таскала из её огорода яблоки?
— Упаси боже, — содрогаюсь всем телом, — мы вообще с ней познакомились пять лет назад. Когда мама дом купила.