Самолёт для валькирии

Взгляд Натин метнулся по братьям и остановился на Василии. В её глазах появился некий интерес. Слегка даже хищный.

— Ага! — осклабившись кивнул Григорий. — Он полетит.

— Мрачная действительность Альп

Настала пора возвращаться в Питербург. И «дон Румата» получил очередной культурный шок.

Взятая в Париж как первая женщина-авиатор, студентка ещё Бестужевских курсов, вдруг принялась бегать кругами и откровенно паниковать. Да и «доктор Богданофф» тоже пребывал в изрядной задумчивости. Но так как самих братьев эти двое не спешили посвящать в свои проблемы, то и узнали они о них в самый последний момент. И, с самой неожиданной стороны.

Последнее время, они целиком были завязаны в своих делах на генерала Кованько и его команду. Тем более, что дела авиационные, так смачно показанные полётами над Парижем, привели пол-Франции в буйный восторг. Ну и награждение генерала, «как человека, обеспечившего первые полёты…» орденом Почётного Легиона, тут тоже сыграло немалую роль.

Генерал был представительный, так что за его широкой спиной, братья и спрятались, когда шумиха вокруг них, вокруг самолётов достигла апогея. А то, что наградили генерала, а не их, братьям от этого не было ни холодно, ни жарко. У них было на уме много дел. И эти дела, как водится, были далековаты от «Парижей».

Богданов также слегка посмеивался, над этой шумихой, правда, когда его поставили, как выразился Григорий, «ещё одним экспонатом выставки», ему стало не до смеха.

В Париже «внезапно» узнали подробности «испытания лекарств» и на пару дней Александр затмил своей славой даже генерала. Публика ломилась в Русский Салон огромными толпами. И больше даже не за тем, чтобы ещё раз увидеть выставленный временно в экспозицию, и подвешенный под потолком дельтаплан, а посмотреть на сумасшедшего, который сам, по собственной воле, будучи в трезвом уме и твёрдой памяти, привил на себя чуму… и выжил.

Да, в Париже помнили газетные заголовки тех времён, когда «испытание лекарств» было в самом разгаре. Но так как представлено всё действо прессой было в весьма неприглядном виде, никому из газетчиков и в голову не пришло опубликовать имена «смертников». А представлено всё это было так, как будто не какие-то добровольцы на себя привили, а «злые русские сатрапы» на приговорённых к смерти.

Когда Богданов это узнал у него очень долго глаза были круглые-круглые. А Григорий… Он злобно втянул в себя воздух, оглядел публику — публика состояла в основном из дам, — и тихо стравил его сквозь зубы. Было видно по лицу, что он ещё один «узелок на память завязал». Но вот «доктор Богданофф» ещё долго возмущённо размахивая руками, пытался что-то объяснить обывателям, пришедшим «засвидетельствовать ему почтение». Ведь среди них было и много тех, кто помнил ту — грязную интерпретацию, но запамятовал о свежей, недавней.

Когда настало время возвращаться, первой забегала Ольга.

Всё ещё находящаяся в растрёпанных чувствах, она сразу ударилась в панику. Глядя на неё, и Александр тоже начал проявлять некоторые признаки беспокойства.

Григорий, заметив метания «подопечной» не очень обратил на это внимание, так как списал всё на то, взыскание, что наложил за её самодеятельность. А оказалось всё очень даже неприятно.

Примерно за день до отъезда, в номер стремительно вошла Натин и огорошила братьев.

— У наших студентов неприятности! Надо что-то делать.

— Какие-такие? — не понял Василий.

— Кто-то в полицию попал? — высказал «догадку» Григорий.

— Нет. Но…

И Натин поведала братьям суть приключившейся беды.