Не знаю

22
18
20
22
24
26
28
30

Чиновники нас перекупали друг у друга – и по спорту, и по самодеятельности. Всем надо было на каких-нибудь соревнованиях, смотрах и конкурсах выглядеть молодцами.

Байдарки, походы, песни.

Мама никогда меня не ограничивала и не контролировала. Как-то, уже взрослым, я ее спросил:

– Ну а как вот ты отпускала меня на неделю на байдарках, например?

– Я тебе полностью доверяла.

– А что в школу я не ходил, ты знала?

– А ты не ходил в школу?! Мишечка, какой кошмар!

В трехлетнем возрасте я чуть не утонул, в пятилетнем прикусил себе язык, так, что зашивали, а может и пришивали – плохо помню, как чинили, шок был. В пятом и шестом классе я дико дрался в новой школе – один против всех. До седьмого сильно заикался. К седьмому классу заикание вылечили, жизнь понемногу начала налаживаться. Первой пошла легкая атлетика, потом – танцы и музыка. Сначала в школе, ну а потом и повсеместно. Я практически забросил школу класса с девятого: мы с Терёхой и Самохой вовсю выступали со своей группой на танцах, в ресторанах. Первый гонорар вышел по десятке на брата – бешеные деньги.

Военное училище казалось гарантом будущей стабильности, вплоть до пенсии. Спорт и самодеятельность были актуальны и там, так что в казармах я проводил гораздо меньше времени, чем мои сокурсники. На День Победы выступал на сцене на Дворцовой площади, а они стояли в оцеплении.

Я не мечтал стать артистом. Просто быть на сцене, петь, наслаждаясь свободой и красотой звука, – это был кайф. Преподавательница училищного клуба Серафима Львовна устроила мне прослушивание в консерватории. Мне сказали – давайте, ждем, только ноты выучите за лето, ну и сольфеджио подготовьте хоть как-то.

Профессиональный певец – это звучало так непонятно. Великим певцом я не стану. А абы каким? Да зачем? И еще сольфеджио какое-то… Я не пошел.

Женитьба, служба, служба на севера́х, экстрим – адреналина наелся, и не ради спорта, а ради выживания. Лесные пожары в тайге – в засуху девятнадцать точек возгорания одновременно. Ночевка в зимнем лесу в сломавшемся УАЗе с брезентовым верхом под завывания волков. Талоны на водку и хлеб. Сбор чертовой брусники – ведро можно было сменять на бутылку водки, а уже водку – на продукты. Пять лет без горячей воды. Ближе к девяностым глушили рыбу, продавали грузовиками. Всякими махинациями на излете советской эпохи заработал миллион рублей – купили машину и шубу жене: дефолт. Чуть было не продал китайцам лес за совсем уж серьезные деньги – сделка сорвалась: путч. Настоящий собственный бизнес, отнятый под дулом даже не пистолета, а целого калаша. Много-много директорских кресел и сумасшедших собственников. Дочь уже взрослая – настолько, что объявляет о том, что улетает в Америку. Навсегда. Завтра.

Интрижки. Развод.

Мама всегда рядом.

Вот и промелькнула жизнь – до встречи с Анной.

Анна – моя, я никогда ее не брошу и никому не отдам.

Хотя временами так хочется просто борща и просто секса, тоску наводят временами эти искания и умничанья. Ни о чем. Слишком она сложная бывает, со всеми своими образованиями и рассуждениями.

И хочется бросить все, не думать об Анне, взять гитару и отправиться в переход какой-нибудь, где акустика получше.

Есть время, есть аппаратура, есть группа соратников – таких же музыкантов-любителей, – есть даже студия, в которой можно записываться. Но нет молодости, нет шевелюры до плеч, рожа старая, да и голос уже не тот, и желания не те. Желания.

Подбираю, вспоминаю песню, которую мы с Терёхой сочинили в девятом классе. «Всё – обман, всё – нереальность… всё – как будто бы зеркальность…»