Со мной же все было иначе. Я всегда знала, что день моего шестнадцатилетия станет последним днем моей жизни. Я с этим смирилась и даже радушно принимала это знание, когда сестры осыпали меня любовью и хвалой. С самого рождения мое предназначение было в том, чтобы умереть. Лишь моя смерть могла спасти мой народ.
Но когда я, лежа на алтаре, почувствовала лезвие клинка на своем горле, что-то изменилось.
Изменилась я.
– Лу? – послышался голос моего мужа за дверью. – Ты одета?
Я не ответила ему. Я вспомнила о том, как вчера дала слабину, и меня захлестнул стыд и унижение. Я вцепилась в умывальник, сверля себя гневным взглядом. Подумать только, я спала на полу, лишь бы быть поближе к нему.
– Лу? – Я снова не ответила, и муженек приотворил дверь. – Я захожу.
За его спиной с озабоченным выражением лица маячил Ансель. Я закатила глаза, все так же глядя на себя.
– Что такое? – Муж всмотрелся в мое лицо. – Что-то случилось?
Я выдавила улыбку.
– Все хорошо.
Они переглянулись, и мой муж кивнул на дверь. Я сделала вид, что не заметила, как Ансель вышел, и между нами воцарилось неловкое молчание.
– Я тут размышлял кое о чем… – начал он наконец.
– Опасное это занятие, скажу я тебе.
Он не обратил внимания на мои слова. Вид у него был как у человека, который готовится сорвать повязку с раны, – одинаково решительный и перепуганный.
– Сегодня вечером в Солей-и-Лун ставят спектакль. Может быть, сходим?
– Что за спектакль?
– La Vie Éphémère.
Ну разумеется. Мне было совсем не смешно, но я все же фыркнула, рассматривая круги у себя под глазами. После визита мадам Лабелль я допоздна не спала, дочитывая историю Эмилии и Александра, чтобы хоть как-то отвлечься. Они жили, любили и умерли вместе – и все ради чего?
Надежду.