Пошел он к черту, этот голосок.
Мои волосы сыпались на землю, как нити паучьего шелка – бледные и чужие. Тонкие, как паутинка. Одна прядь упала мне на сапог, будто дразнясь, и клянусь, в этот миг я услышала хохот матери.
Пока мы дожидались заката, я все никак не могла успокоиться.
Идти в Сен-Луар, пока не сядет солнце, мы не могли. Если в пивной не будет местных, тайком пробираться туда смысла нет. Не будет людей – не будет и сплетен. Не будет сплетен – не будет и сведений.
А без сведений ничего о мире за пределами Ямы мы не выясним.
Я резко вскочила и направилась к Анселю. Он говорил, что хочет научиться драться, а у меня до сих пор оставался нож Рида. Я перебросила его из руки в руку. Нужно было хоть как-то отвлечься и забыть наконец о волосах. Остриженные концы теперь едва доставали мне до плеч.
Остальное я бросила в огонь.
Ансель сидел с остальными у тлеющих углей. Когда я подошла, все разом замолчали, и нетрудно было догадаться, что они обсуждали. И
– Как ты себя чувствуешь? – Рид поцеловал меня в макушку, помедлив при виде белых прядей. Похоже, после моей истерики он до поры до времени сменил гнев на милость. – Тебе уже лучше?
– Чувство такое, будто затылок до сих пор истекает кровью, но в остальном да.
– Ты красавица.
– Врешь.
– Я серьезно.
– Чтобы ты знал, я всех вас сегодня ночью планирую побрить.
Губы Рида дрогнули, и он вдруг как будто смутился.
– А я в четырнадцать лет волосы отрастил. Как у Александра, ну помнишь, из…
– La Vie Éphémère[4], – договорила я, представив, как роскошные длинные локоны Рида развеваются на ветру. И невольно фыркнула. – Ты что же, хочешь мне сказать, что когда-то был сердцеедом?