Николина хихикнула.
– Сынок на рассвете отправился в путь, затем под утесом решил отдохнуть, домой не пришел, испарился он вдруг, и стая стервятников вьется вокруг.
– Мы на языке духов не говорим, – отрезала я.
В отличие от меня Коко терпения было не занимать, и объяснения просить она не стала. Ее лицо исказила гримаса.
– Кто исчез?
– Умер, – поправила ее Николина, все еще перекошенно усмехаясь. Слишком уж широкой была эта усмешка, слишком неподвижной, слишком… кровавой. – Он умер, сгинул, мертв – так мне сказали мыши. Преставился, почил, и больше он не дышит…
Что ж. Теперь понятно, почему одна из женщин плачет.
Николина остановилась у маленькой потертой палатки на краю лагеря. Та стояла в отдалении от прочих, у края обрыва. Днем лучи солнца наверняка согревали это место, сверкая золотом на снегу. Дальше расстилался бескрайний горный простор, и даже в темноте это могло бы быть красиво.
Вот только стервятники, что кружили в небе, портили картину.
В зловещей тишине мы смотрели, как они опускаются все ниже. Коко вырвала руку из моей ладони и подбоченилась.
– Ты сама сказала, что он исчез, – яростно возразила она. –
Николина радостно покивала.
– Медленно замерзает. О-о-о-очень ме-е-е-едленно.
– Ясно. – Коко бросила сумку в нашу палатку, даже не заглядывая внутрь. – Кто пропал, Николина? И как давно?
Без предупреждения сумка Коко полетела обратно в нее – и угодила прямо в голову. Коко резко развернулась и выругалась.
– Какого?..
Из нашей палатки вышла Бабетта Дюбиссон.
Почти неузнаваемая без слоя густого грима и с зачесанными наверх золотистыми волосами, она успела похудеть с тех пор, как мы в последний раз виделись в Цезарине. Шрамы блестели серебром на ее кремовой коже. При виде Коко взгляд Бабетты потеплел, но она не улыбнулась.
– Мы знали его как Этьена Жилли, сына Исме Жилли.
Коко шагнула к ней и с осязаемым облегчением обняла.