Кровь и мёд

– Бабетта. Ты здесь.

Я нахмурилась, чувствуя себя так, будто оступилась на лестнице. Рой с приятелями подтвердили наши подозрения, когда рассказали о комендантском часе и «подозрительных девицах» в Цезарине, но мне и в голову не пришло озаботиться тем, цела ли Бабетта. Но вот Коко явно побеспокоилась о ней. Я нахмурилась еще больше. Я все-таки считала Бабетту подругой, пусть даже в очень грубом смысле это слова, и ее судьба была мне не безразлична.

Правда ведь?

– Bonjour, mon amour. – Бабетта поцеловала Коко в щеку, а затем коснулась ее лба своим. – Я по тебе скучала.

Когда они отстранились друг от друга, Бабетта посмотрела на мой свежий шрам. Ленту вернуть я так и не смогла.

– Здравствуй и ты, Луиза. Прическа у тебя совершеннейше répugnant[8], но я рада видеть, что ты жива и у тебя все хорошо.

Я настороженно улыбнулась ей. Мне пугающе явственно вспомнились слова Рида. «Ты сама не своя».

– Жива, это верно, – пробормотала я, мрачнея. – Но вот все ли хорошо… не знаю.

– Ерунда. В нынешние времена, если мы живы – все уже в достаточной мере неплохо.

Снова обратив взгляд к Коко, Бабетта тяжело вздохнула. Искренне, а не картинно, как обычно. Нет, эта женщина, совершенно трезвая, ненакрашенная и со спутанными волосами, не была той Бабеттой, которую я знала прежде.

– Увы, о бедном Этьене, быть может, такого сказать уже нельзя. Ты веришь, что он еще жив, mon amour, но я опасаюсь за его жизнь – и также боюсь, что погубил его не холод. Пусть мы и знали его по матери, для всего королевства Этьен Жилли мог бы стать Этьеном Лионом. Он бастард короля и не вернулся с утренней охоты.

Палатка Ля-Вуазен оказалась больше остальных и располагалась в самой середине поляны. Вокруг нее были расставлены несколько деревянных клеток, откуда на нас смотрели, сверкая глазами, разнообразные звери. Когда мы проходили мимо, на решетку с рыком бросилась лиса, и Ансель с писком отпрянул и врезался в меня. Бабетта хихикнула, а Ансель покраснел до корней волос.

– Это ваши… питомцы? – спросил он слабо.

– Они нужны для крови, – коротко ответила Коко. – И для гаданий.

Николина нахмурилась, услышав это объяснение, – вероятно, она считала подобные откровения предательством, – а затем отогнула занавес из сушеного шалфея, который висел на входе в палатку. Бабетта клюнула Коко в обе щеки.

– Я найду тебя после, mon amour. Нам многое нужно обсудить.

Прежде чем они разошлись, Коко задержала ее в объятиях на секунду дольше положенного.

Внутри за самодельным столом стояла Ля-Вуазен, и перед ней дымились благовония. Николина подплыла к ней и взяла кроличью шкуру и окровавленный нож. Внутренности бедного животного уже лежали на столе. Я постаралась не смотреть, как она слизывает кровь с пальцев.

Ля-Вуазен отвлеклась от книги, которую читала, и холодно посмотрела на меня. Я моргнула, подивившись тому, каким гладким оказалось ее лицо. Ля-Вуазен не постарела ни на день с прошлой нашей встречи. Она должна была быть втрое старше нас, но на лбу и губах ее не нашлось ни морщинки, а волосы, зачесанные в строгий пучок, оказались черны, как безлунное ночное небо.

Я содрогнулась, вспомнив недобрые слухи, которые ходили о Ля-Вуазен в Шато, – о том, что она ест сердца младенцев, чтобы сохранить молодость, и каждый год посещает Лё-Меланхолик, чтобы испить крови мелузины… нет, чтобы искупаться в ней.