Четвертый кодекс

22
18
20
22
24
26
28
30

А он, когда они уходили, облегченно вздыхал и бросался к работе. Конечно, не всегда — иногда ушедшие оставляли в его душе ноющую пустоту. Которая, впрочем, довольно быстро затягивалась.

С Илоной должно было случиться так же. По крайней мере, он был уверен в этом, когда у них все начиналось.

Фонарик погас — теперь по-настоящему. Кромлех оказался в полной тьме, заблудившись среди подводных тоннелей. Он уже ни за что не выберется отсюда, его тело скоро повиснет, зацепившись за какой-нибудь корень из тех, что спустила сюда из мира живых сельва, и станет кормом для здешних прожорливых водяных тварей.

Его это нисколько не волновало. Его умирающий мозг переживал тот самый вечер — первый с Илоной.

Она пришла к нему посмотреть де Ланду и другие его драгоценные копии — не мог же он принести их в институт. Насколько все это было предлогом как с его стороны, так и с ее, он никогда не думал.

Они листали страницы, склонившись над столом при свете настольной лампы. Их руки изредка соприкасались, и он чувствовал, что от этого по его телу пробегает ток. Он искренне убедил себя, что не сделает никаких поползновений к этой девочке, был уверен, что победит нарастающее желание, что они просто посмотрят книги, он напоит ее чаем с конфетами, и она уйдет.

А какие планы имелись у самой девочки, Евгений, конечно же, понятия не имел — как и всякий мужчина в подобной ситуации.

Чаю они, впрочем, выпили — с коньяком. Евгению стало легко и радостно. Он шутил, много и, кажется, интересно рассказывал. По крайней мере, Илона вовсю глядела на него блестящими глазами. В какой-то момент он машинально взял ее за руку и продолжал говорить, перебирая тонкие пальцы. Потом, неожиданно для себя, поднес эту руку к лицу и поцеловал в открытую ладонь. Потом...

...Его словно кто-то вел, хотя он сам безумно желал делать то, что делал. Он вдруг почувствовал ее рот, их языки соединилась, сначала мимолетно и робко, а потом сплелись во влажных объятиях. Тем временем его руки проникли под ее одежду.

Он и мысль додумать не успел, и фразу досказать, как та, что вот только была его ученицей, вдруг стала его женщиной.

Он не помнил, как они оказались в спальне, как на них не стало одежды — все словно бы заволокло радужным, с блестками золота и алмазов, туманом. Он делал именно те движения, которые были нужны в каждый текущий момент, раскрывал ее тело своим, и оно раскрывалась. И когда раскрылось полностью, бросился в него, как в палящую жару кидаешься в прохладную воду.

Лона закричала от боли, и он испытал мучительное умиление, осознав, что она была девственна. Хотел остановиться, но она пролепетала: «Да, да».

И они взлетели.

Это и правда было похоже на полет в невесомости сквозь феерические радужные туманности. Оба громко кричали, раз за разом накрываемые грандиозными волнами наслаждения, такого острого, что оно почти переходило в отчаянную муку.

Они уносились в бесконечность с невероятной, невозможной в природе скоростью, одновременно пребывая в полной неподвижности и абсолютном покое. И звезды яростным светом ослепляли их души.

В какой-то момент оба почувствовали, что стали ничем, растворились в победительном космосе, полностью слились с его пустотой. И вот тогда их настиг финальный взрыв, который вывернул их существа наизнанку, разорвал на мельчайшие части, снова собрал, кое-как склеил и оставил бездыханными на смятой и влажной постели.

Космическая одиссея завершилась. Мир совершил полный оборот.

Евгений, перед концом в Шибальбе вновь переживший все это, вдруг почувствовал великое сожаление. В опровержение его давешних бравых мыслей об удачно прожитой жизни, он горько жалел, что той далекой ночью предал забвению простую и верную мысль — рядом с ним лежит самая важная женщина во всей его жизни. Кто знает, где он был бы сейчас, прими тогда непреложность факта, что теперь все станет совершенно иначе.

Но его путь, начатый в пыльном питерском дворе, продолжился и после той ночи. А теперь он умирал в одиночестве, и Илона была далеко — как на другом конце вселенной.

Ему казалось, что он совсем не движется, хотя на самом деле продолжал плыть в водах сенота. Майя называли их «девственными» и полагали, что эти пещеры и есть то самое великое лоно, из которого вышла вся жизнь.