Что боль бывает приятной.
Но главная правда в том, что Адрия вовсе не сильная. Она не чувствовала себя сильной никогда, лишь нагоняла из самых темных закоулков собственных страхов уверенности, возводила крепость, за которой оказалась дыра. А улыбаться было поздно. Поздно было внушать себе, что жизнь – аттракцион, и судьба вложит тебе в руку счастливый билет. Ведь Роудс видела, как мало нужно людям, чтобы вцепиться в другого, чтобы под веселый праздничный гул толпы наметить на нем жирную мишень и отыграться своими слабостями на чужих. А Адрия так не хотела быть мишенью. Три из десяти, если доведешь Роудс до ругательств. Шесть из десяти, если дело кончится дракой. Девять из десяти – горючие слезы ценой в девичье сердце.
Теперь же они попали в самое яблочко.
Если жизнь и аттракцион, то аттракцион с метанием ножей.
А показное сопротивление, так привычное Адрии с далекого детства, – только возможность усугубить ситуацию. Ведь другая правда в том, что трудности не всегда закаляют, то, что делает тебя сильнее сегодня, завтра может убить. Лишнее движение – и нож вонзается в грудину, которая так и застывает на вдохе. И для правды уже не остается никаких шансов.
– Мне страшно, – говорит Адрия и чувствует, как дрожит нижняя губа, а слезы вот-вот вновь покатятся по щекам, питая ее боль – отравленную почву, на которой выросло так много обид.
– Я знаю, – отвечает Мартин. – Мне тоже.
Адрия смотрит на него и ненавидит себя за то, что хочет довериться ему. Потому что себе она уже не доверяет. Адрия не верит, что у нее есть шансы.
Но она оказывается в машине Мартина Лайла и дает шанс ему, дает шанс себе – впервые поверить, что кто-то жалеет о брошенном ноже и заслуживает искупления. Тем более что кроме этого шанса у нее ничего больше нет. Только шанс. И только правда.
– Пойдешь со мной? – тихо спрашивает она, надеясь, что Лайл не услышит вопроса вовсе, что он затеряется где-то за шумом двигателя, скрипом колес по асфальту или гулом чужих мыслей.
Но Лайл слышит все.
– Да, – отвечает Мартин. Пикап останавливается на парковке, шум двигателя затихает, и они не выходят из машины еще несколько минут, ожидая, пока Адрия решится.
А потом, когда она наконец заставляет себя поверить в свой шанс, растерянные и сбитые со всех своих ориентиров, вдвоем они входят в полицейский участок.
Еще прежде чем Адрия отворяет дверь дома, она слышит, как знакомые грозные голоса сотрясают стены ранчо. Привычное запустение и тишина, не считая нервного собачьего лая, сменяются грязными ругательствами и проклятиями. Кричит в основном Аманда:
– Черт бы тебя побрал! – Тетя не сдерживается в эмоциях, и ее голос буквально звенит: – Ты можешь сделать хоть что-то?!
– Я сделал достаточно. – Адам не так эмоционален, пусть и говорит гораздо громче обычного. – Отсидится, поймет больше. Может, и ты поймешь.
Адрия догадывается, что разговор о ней, но все же раскрывает входную дверь, не имея ни достаточного количества сил, ни желания выслушивать все это дальше, оставаясь сторонним наблюдателем. В конце коридора Аманда грозно нависает над кухонным столом, упираясь в него ладонями, а Адам облокачивается на стену, сложив руки на груди.
Они замечают ее не сразу, поэтому Аманда вновь скалится родному брату в ответ:
– Такого ты ей желаешь? Не заметила, чтобы ты что-то понял, когда вышел! Много тебе это дало?!
– Я, по крайней мере, не прохлаждался здесь все это время, строя из себя мать Терезу.