Первый Феникс

22
18
20
22
24
26
28
30

Родившиеся в ту ночь фениксы долго стояли со скучающим видом посреди казармы, разглядывая спящих людей, которые медленно лишались кислорода. Когда первый из охотников выгнулся от судороги и захрипел, один из фениксов улыбнулся и начал напевать, размахивая руками, как дирижер, и радостно вздрагивая каждый раз, когда в огромной комнате с низким потолком гулким эхом разносился новый хрип задыхающегося человека. А всю оставшуюся ночь, до раннего утра, они медленно, внимательно зашивали охотникам рты сапожными иглами и толстой грубой бечевкой, напевая под нос:

Velut luna Statu variabilis

Десятки тысяч не побоявшихся выйти из дома людей окружили охотничий корпус. Они принесли венки, букеты, свечи и плакаты с соболезнованиями. Высокие стальные ворота, украшенные узорчатой жар-птицей с длинным вьющимся, как пучок лент, хвостом и раскрытым в крике клювом, распахнулись. Петли пронзительно скрипнули, казалось, что разорванная горем пополам птица издала вопль боли. И начали выносить гробы.

Светлые, с жар-птицей на крышках, их несли, едва передвигая ватные ноги, близкие и друзья. В стеклянных глазах не отражалось ничего, кроме пожирающей изнутри пустоты, которая стремилась соединиться с пустотой снаружи. А человек – лишь тонкая прослойка между ними, которая вот-вот лопнет и позволит наконец миру рухнуть на колени и погибнуть.

Когда люди спотыкались или, обессиленные, теряли равновесие, толпа подхватывала их, а кто-то из пришедших занимал место среди несущих гробы. И все молчали. Не было ни слез, ни криков, ни разговоров – лишь абсолютная тишина. Только в нескольких шагах от процессии на мгновение раздалась мелодия:

Semper crescis Aut decrescis

Насвистывающий был невысоким мужчиной лет тридцати. В потасканной черной олимпийке, начавшей маслянисто блестеть на локтях, дешевых светло-голубых джинсах, лопнувших сбоку кроссовках и тонкой серой футболке с надписью «abidas». Когда он заметил единственный устремленный на него взгляд, сплюнул под ноги и ухмыльнулся, обнажив на секунду желтые зубы, начавшие чернеть по линии десен. Глеб внимательно смотрел на мужчину, пытаясь вспомнить, где уже видел это неприятное лицо. Круглое, с чрезмерно пухлыми и влажными от слюны губами, маленькие глубоко посаженные серые глаза, короткая стрижка ежик, безвольный подбородок и обвисшая шея. Чуть полноватый, с «пивным брюхом», судя по всему, возрастом чуть за тридцать. Внешность более чем заурядная, мужчина был не то чтобы уродлив – он был вполне обычным, но решительно неприятным.

Мимо в полной тишине медленно пронесли еще один гроб, скрыв на несколько мгновений мужчину из виду, чего тому хватило, чтобы успеть смешаться с толпой и ускользнуть от вызывавшего раздражение впялившегося в него охотника. Глеб рванулся было в гущу толпы, но рация истерично захрипела, требуя его присутствия в штабе первого охотничьего отряда. Единственного отряда. Он последовал приказу полковника и быстро направился к воротам. За его спиной раздалась мелодия:

Vita detestabilis Nunc obdurat Et tunc curat Ludo mentis aciem[2] * * *

– Видел кого в корпусе? – спросил полковник вместо приветствия, когда Глеб зашел в кабинет.

– Пусто, – сухо ответил тот, рухнув в свое кресло.

Майор устало стянул кроссовки и закинул ноги на покрытый пылью стол.

– Ну, что тут у вас? – протянул он после затянувшейся паузы.

– Ничего хорошего, – буркнула Марина. – Расскажи ему, – она обратилась к Юре, который сидел на подоконнике, прижав спиной измятые жалюзи к стеклу.

В ответ раздалось негромкое сопенье.

– Отличное место для сна, – фыркнула девушка, но будить парня не стала.

– Подежурь снаружи, Марин, – попросил Василий. – На случай, если Марсель появится.

– Он на кладбище?

– Да. Со всеми.

Лейтенант кивнула и вышла в коридор. Василий сел на гитарный усилитель рядом со столом Глеба и несколько мгновений собирался с мыслями:

– Мы в дерьме, Глебушка.

– Новость столетия, блин, – буркнул тот.

– Я серьезно. Как только Марсель явится, придется излагать ему все как есть, хотя очень не хочется.