Первый Феникс

Издалека послышался шум быстрых шагов и тихих переговоров.

– Слушай меня, – Василий резко подскочил к охотнику и, прижав того к стене, заговорил быстрым шепотом. – Ни слова. Мы все обсудим в Форте, а сейчас заткнись. И не дергай рукой, это слишком заметно. Уяснил?

– Так точно, товарищ полковник. – Юра хищно улыбнулся.

Охотничья группа выходила из тоннелей молча, избивая гнетущую тишину пустого зала звуками шагов. Огромный светлый вестибюль, отделанный молочно-белым мрамором и украшенный фигурами солдат с мужественными красивыми лицами и добро улыбающимися колхозницами, был абсолютно пустым – только дежурная, размашисто крестясь и читая молитву с экрана телефона, сидела в своей крошечной будке.

Первым вышел полковник, за ним, щурясь, последовал Юра. Он приветливо помахал охнувшей женщине и, заметив суровый взгляд полковника, послушно направился сразу к выходу, хотя хотел что-то сказать дежурной. Та понятливо кивнула и, держась за сердце, перекрестила отдаляющуюся фигуру в перепачканной тельняшке.

Марина вышла лишь через минуту и, следуя неожиданному приказу Василия, держалась на отдалении в пять метров – не ближе и не дальше. Глеб помог Лизе перебраться через высокий порог, а невозмутимый Абдибакыт завершал шеренгу. Казах выглядел абсолютно спокойным – как если бы его лицо было сделано из воска. Соколова удивилась его хладнокровию, когда они, зайдя в каморку, обнаружили второе тело. Казах молча, не ожидая приказа, аккуратно поднял его и самостоятельно вынес из тоннелей, после чего молча успел вернуться – и все только за то время, что понадобилось Глебу, чтобы сначала строго отчитать рядового, а потом разругаться с полковником.

Марфуша заохала, когда в зал вышел Абдибакыт, держа на руках тело Кузьмича. Она уже открыла рот, чтобы гулко зарыдать, но в этот момент заметила наконец Лизу – девушка выбралась так тихо, что почти ускользнула от взора дежурной по станции. Дама выкрикнула ее имя и энергично замахала, подзывая девушку к себе. Лиза неуверенно глядела на нее, не решаясь подойти. Майор, стоя у нее за спиной, наклонился и шепнул на ухо что-то приободряющее, или, может, очередную нелепую шутку, но, что бы он ни сказал, она все же решилась приблизиться к даме.

– Девочка моя, – затараторила Марфуша с полными слез глазами. – Ты убежала, я не успела извиниться. Я плохой тебя не считаю, правда, правда! Ты извини, что я наговорила такого. – Она всхлипнула. – А ты хорошая девочка, хорошая, я сердцем чувствую. – Она ударила себя в грудь. – Вижу, что добрая, что честная, не обижайся на меня, пожалуйста, хорошо? Прости дуру старую, не хотела, не считаю я тебя за монстра, хорошая ты, хорошая, сердцем знаю.

Лиза слушала молча, не шевелясь, – разве что приоткрыла рот, когда из-за подступивших слез нос почти сразу перестал дышать. Несколько секунд девушка и дама смотрели друг на друга. Марфуша, громко шмыгнув носом, чуть расставила руки в стороны, и девушка, заплакав вдруг в один момент – в голос, с громким «А-а-а!» – почти упала в ее объятия.

Женщина гладила ее по волосам, называла дочкой, девочкой, куколкой, говорила, какая та хорошая, какая красивая и очаровательная, сколько всего прекрасного впереди, что плакать можно, даже нужно, что ничего страшного, что хорошее вернется в жизнь этого обреченного на постоянные испытания народа, что все они будут счастливы – и тучная дама, следящая за турникетами на такой красивой, светлой, теплой для души и сердца станции метро, и эта девочка, выплескивающая весь страх последних дней, и даже тот «симпатичный, хоть и глуповатый с виду юноша», который сообщил остальным охотникам по рации, чтобы отправлялись без него, и пообещал, что чуть позже – нет, не знает когда, конец связи, отвалите, не знаю, тут важно, не мешайте, – приедет сам и привезет Лизу в охотничий корпус Форта.

Девушка рассказывала Марфуше, как ей страшно было тогда, как страшно сейчас, как мало сил осталось – не осталось совсем, – как хочется проснуться – а лучше уснуть, а лучше навсегда; какие ужасные вещи она видела, сделала, слышала и трогала кончиками пальцев, которые до сих пор помнят теплоту крови в том проклятом офисе, как одиноко – не только сейчас, а всегда, как хочется, чтобы рядом был хоть кто-то, а она одна, всегда одна.

Марфуша внимательно слушала, кивала, плакала с ней вместе – но тихо, совсем тихонько, лишь иногда шмыгая носом, и гладила, гладила бедную девочку по голове, называла дочкой, красавицей, умницей.

Глеб отошел к дальним колоннам и терпеливо ждал, не глядя на часы и не слушая девушку, прекрасно понимая, что она вовсе не ему это говорила. Когда Лиза решит рассказать что-то ему – глядя в глаза, ну, или не глядя, но находясь рядом и к нему обращаясь, – тогда он не пропустит ни слова, не перебьет и не засмеется. А сейчас охотник спокойно ждал, столько, сколько было нужно.

Когда Лиза вытерла слезы и, всхлипывая, обернулась, она на мгновение испугалась, что все ушли – совершенно забыла о том, что времени на излияние накопившихся чувств нет, и не смогла сдержаться – ей физически было необходимо прокричаться, проплакаться, нажаловаться, ощутить ласку, нежность. Она услышала сквозь слезы каждое слово Марфуши и поверила ей – и тому, что счастье еще случится, и что она не плохая вовсе.

Пусть на какое-то жалкое мгновение, пусть сейчас ее снова охватят все те же темные, гнилые чувства страха и вины, но этот момент, когда и надежда была, и забота – он был нужнее, чем воздух. Сейчас она чувствовала, что сможет еще продержаться сколько-то, побороться. А когда наконец услышала громогласный храп облокотившегося на резную мраморную колонну охотника, поняла, что и улыбаться тоже пока может.

– Ну вы общаться, девчонки. – Охотник зевнул и размял плечо. – Можем выдвигаться, а?

– Да. – Лиза кивнула. – Пойдем.

– Все нормально? – Майор рефлекторно вытер слезы с ее щеки, удивившись, что не получил за это удара в нос или еще куда.

– Нет, – улыбнулась девушка. – Но будет лучше. Наверное.

Глеб, ощутив безнаказанность, не убирал ладонь от ее лица.