— Фон Валленштайн? Я — штурмбаннфюрер Шульц, отдел 1Д. Вы арестованы. Сдайте оружие и следуйте за мной.
Поднимаюсь. Нижний чин шустро подскакивает сбоку и забирает ствол. Машинально расстегиваю ремень и портупею.
На коридоре вижу смятение случайно встреченных коллег из разведки. Отворачиваются, словно обознались. Я, шагающий к лестнице вниз под конвоем Шульца и громил из отдела внутренних расследований, попал в касту неприкасаемых. Моя катастрофа на сутки опередила катастрофу Советского Союза!
Все основные службы РСХА находятся поблизости, но в разных зданиях, как на подбор — серых, угловатых, массивных. Благодаря этому офицер СД никогда не столкнется с гестаповцем случайно на коридоре. Разведенные по разным углам, мы не нервируем друг друга. А арестанту предстоит недолгий последний вояж по берлинской улице…
Начинают издалека. Еще не светит яркая лампа в лицо. Еще не катают меня по полу, взбадривая ударами сапог. Вопросы ставит финансовый клерк из второго (хозяйственного) управления РСХА — штурмбаннфюрер СС Виттих, а обстановка более напоминает вызов на ковер нерадивого служащего, нежели допрос обвиняемого. Да и сам Виттих далек внешностью от горилл из Гестапо или лупивших меня абверовцев.
Поэтому позволяю себе поартачиться.
— Весьма сожалею, герр штурмбаннфюрер. Расходование средств на оперативные нужды тесно связано с характером секретных операций разведки, информация о которых не может выходить за пределы шестого управления. Поэтому я отвечу на ваши вопросы только в присутствии бригадефюрера Йоста, начальника разведки и непосредственного куратора этих операций.
Виттих и Шульц переглядываются, а я ногами растаптываю в себе надежду, что подозрения ограничатся растратами. Что дальше? За меня возьмется Гестапо? Или войдет партийный функционер в штатском предлагать сделку: дайте компромат на Гейдриха, и мы на время закроем глаза, что вы — агент красных.
— Видите ли, фон Валленштайн, положение Йоста шаткое, — давит на меня финансист. — Не вы один подозреваетесь в соучастии в его махинациях. Если вы окажете помощь дознанию, я предприму все возможное, чтобы ваши нарушения повлекли самые мягкие последствия.
То есть концлагерь вместо расстрела. Благодетель! Поэтому продолжаю настаивать: я со всей душой, но только с соблюдением правил секретности.
Они прессуют меня еще около часа, используя единственный прием, излюбленный в полиции многих стран: признайся во всем, и тебе ничего не будет. Разбежался! Именно признавшиеся отгребают по полной, это еще в казанской транзитке мне объяснили. Финансист сдается, и на сцене появляется штурмбаннфюрер из отдела кадров, граф фон Валленштайн. Шульц покрывается пятнами от едва сдерживаемого гнева. «Дядюшка» также не получает от меня ни единой крупицы информации с той же отговоркой о секретности, зато узнает главное — «племянник» держится и никого не сдает.
А мне остается только думать о совпадениях. Приближается 22 июня, дата самых важных моментов этой большой войны — и на Западе, и на Востоке. А я обретаюсь в камере, в которой держал сэра Чарльза. Ирония судьбы…
Не могу уснуть. Темно, у камеры нет окон, даже полуподвальной норки. Часы отобрали. По ощущениям — середина ночи. Там, на границе, скоро рассветет.
Кто-то из ведомства Риббентропа пришлет ноту с расторжением Пакта о ненападении. Или вообще не удостоят объявлением войны…
Потом тишину разметают в клочья тысячи орудийных стволов…
Тысяча самолетов хлынет через границу… Танки… Пехота…
Я видел, как «освободители» отнеслись к полякам, славянским унтерменшам, но, по понятиям наци, все же почти европейцам. Русских, украинцев и прочих выходцев из СССР они вообще равняют с быдлом. Каких дров наломают Вермахт и эсэсовские команды, страшно представить! Одновременно в Берлине и других крупных городах Рейха начнется массовая зачистка подозреваемых в лояльном отношении к Советам. Собственно, меня уже зачистили.
Вскакиваю на койке. К стыду, за собственными невзгодами только сейчас вспомнил об Элен. Проклятие! С английской агентурой никто не будет миндальничать, просто не хватает рук, чтобы следить за их группой. Твою ж налево… В июньской чехарде я мог бы спокойно вывезти ее в Швецию. Какой болван! Мыслил высокими материями, а близкого, — что уж там себе врать — единственно близкого человека спасти не удосужился. Поздно кусать локти.
В седьмом часу утра Шульц швыряет на койку ремень с кобурой.
— Приведите себя в порядок — и в кадры за новым назначением. Бегом! От службы в разведке вы отстранены.