— Было очень сложно. Война, в России засекречены даже домовые книги. Агентов мало. Но мне удалось.
— Что? Не тяните, а то я сам выстрелю!
— Тебе некуда торопиться. Слушай. Мой человек поднял документы на Неймана-старшего. Действительно, дата ареста правильная, еще в начале месяца. И табель выхода на работу соответствует. А вот у зубного врача твой отец побывал, когда мы свели знакомство в камере. Обычная ошибка НКВД. Кажется, все подчистили, даже маму схватили для правдоподобия. Но жизнь — штука сложная, сохраняется слишком много следов, чтоб замести их все. Скажешь, это злонамеренная фальшивка дантиста, чтоб списать и спереть протезное золото? — он замечает мою протестующую гримасу. — Не исключено. Но количество совпадений запредельное. Ты — русский агент, Теодор, давно сидящий без связи.
— Нет. Но вас ни в чем убедить не могу. У меня есть предложение. Сейчас встаю и медленно иду к машине, руки держу на виду. Раз уверены, что иначе нельзя, командуйте своим стрелять. Прощайте.
Очень плавно поднимаюсь. Конечно, я никуда не пойду. Вот выдерну ствол и прихвачу «дядю» в ад, если только первая же пуля его компаньонов…
— Обожди. У меня есть предложение. Шанс выжить, не буду скрывать, исчезающе мал. Но он есть, тем более с твоим везением — уничтожать других и выплывать самому на их крови.
Я стою напротив Валленштайна. Куртка распахнута, так удобней, чем начинать сидя. Громилы ждут, что полезу за оружием, но мне проще рубануть в кадык. Мы оба уже покойники. Тянуть не буду, вдруг пропадет решимость умереть… Тогда раскисну, признаюсь, начну сознаваться, выторговывая минуту за минутой… Нет, позволю лишь один вопрос, чтоб стрелки чуть расслабились, мол — дружеская беседа продолжается. И после ответа сразу атакую. Сдохни, тварь!
— Какое предложение, граф?
Он поднимает голову, открыв беззащитное горло, смотрит в глаза…
— Убейте фюрера, Теодор. Или англичанка умрет.
Глава 38. Танкист
Через год после освобождения чета Серебрянских начала появляться на площади Дзержинского. Абакумов случайно встретился в коридоре и отвернулся. Берия торопливо кивнул в ответ на приветствие. Никто не рукоплескал экс-заключенным, никто их не унижал. После германского вторжения градус внутренних склок и подковерных игрищ упал практически до нуля. У людей было общее дело. Общая цель. Общий враг. И очень много работы. Война сорвала большую часть шелухи.
Войной было пронизано все. Когда немцы снова захватили Ростов и рвались к нефти, разведчики, больше полагающиеся на анализ, чем на оптимизм Совинформбюро, отдавали себе отчет — положение хуже, чем осенью сорок первого, с панцер-гренадерскими дивизиями Вермахта у Москвы. Утрата Волги и Кавказа была бы горше потери столицы! Доставленный с Закавказского фронта эсэсовец был для чекистов живым воплощением трещины в немецких надеждах.
— Я хочу, чтобы ты присутствовал на допросе пленного, — позвал Серебрянского Судоплатов, и они отправились во внутреннюю тюрьму. За окном угасал сентябрь, а они через грохот стальных дверей углубились в дебри, лишенные смены времен года.
— Знакомьтесь, Яков Исаакович. Герой ваффен-СС оберштурмфюрер Эрих Дитман, танковая дивизия «Викинг».
Худосочный эсэсовец выглядел как угодно, только не героически. Белобрысый, скрюченный, правая сторона полудетского лица пестрит ожогами. Голова свернута налево, навевая мысли о травме шеи. Поверх лохмотьев черной танкистской формы наброшена дырявая телогрейка, в лучшем случае подходящая для собачьей подстилки. На ногах обмотки вместо сапог.
— Что с вами произошло, Дитман? — ужаснулся Серебрянский.
— Горел… В танке…
Он повернул голову, открыв левую сторону изуродованного лица.
— Был взрыв… Я очнулся снаружи… Меня вытащил Курт, но его скосила очередь. Он упал, не успел погасить на мне огонь. Никого из наших вокруг…