Обсуждаемая здесь гипотеза состоит в том, что кооперативная коммуникация человека возникла как неотъемлемая составляющая специфически человеческих форм сотрудничества. Мы не беремся здесь объяснить эволюционное происхождение повышенной предрасположенности человека к сотрудничеству вообще (прекрасный обзор см. в работе Richerson, Boyd 2005), однако беремся показать, что между характерной для человека совместной деятельностью и групповыми формами деятельности человекообразных обезьян существует точно такое же различие, как между кооперативной коммуникацией человека и целенаправленной коммуникацией обезьян. А именно, специфически человеческие формы сотрудничества и кооперативная коммуникация, в отличие от групповых форм деятельности и намеренной коммуникции человекообразных обезьян, основываются на таких факторах, как рекурсивное «считывание намерений» и склонность безвозмездно предлагать другим помощь и информацию.
В качестве человекообразных обезьян мы рассмотрим шимпанзе (именно на представителях этого биологического вида на настоящий момент проведено больше всего исследований). Шимпанзе — очень социальные существа, для них характерен целый ряд групповых форм деятельности (например, охота). Однако здесь мы должны ответить на вопрос, способны ли они к сотрудничеству в более узком смысле слова, а именно, к таким видам деятельности, когда множество индивидов преследуют совместную цель (при этом понимая, что это именно совместная цель) и берут на себя взаимосвязанные, взаимодополнительные роли. Проведенный нами анализ показывает, что этот род совместной деятельности требует навыков и мотивов для создания и реализации совместных намерений, включая в качестве базовой социально-когнитивной предпосылки рекурсивное «считывание намерений».
В естественной среде обитания шимпанзе иногда небольшими группами охотятся на мелких животных — например, на других приматов. Особенно впечатляет, как самцы шимпанзе в тайских лесах охотятся группами на черно-красных колобусов (Boesch, Boesch 1989; Boesch, Boesch-Achermann 2000; Boesch 2005). Бёш и Бёш полагают, что у животных есть общая цель и что в процессе охоты они берут на себя взаимодополнительные роли. Согласно их описанию, одна из особей, которую они именуют загонщиком, гонит жертву в определенном направлении, тогда как другие, так называемые блокирующие, забираются на деревья и не дают жертве изменить направление бегства. Потом перед жертвой появляется еще одна особь, сидевшая до этого времени в засаде, и бегство становится невозможным. Разумеется, когда охота описывается на языке взаимодополнительных ролей, она производит впечатление истинной совместной деятельности: взаимодополнительные роли сами по себе предполагают наличие совместной цели, общей для тех, кто берет на себя эти роли. Но вопрос в том, насколько здесь применим этот язык.
На наш взгляд, более правдоподобным будет выглядеть следующее описание процесса охоты (см. Tomasello et al. 2005). Один из шимпанзе начинает гнаться за обезьяной при условии, что его сородичи находятся неподалеку от него (что, как он знает, необходимо для успешной охоты). Остальные шимпанзе, в свою очередь, стремятся занять наиболее благоприятные пространственные позиции, доступные в каждый отдельно взятый момент времени в ходе разворачивающейся охоты. При этом каждый участник пытается максимизировать свои собственные шансы поймать жертву, и здесь нет ни предварительного совместного плана, ни договоренности о совместной цели, ни разделения ролей. Такая охота со всей очевидностью представляет собой довольно сложную форму групповой деятельности, в которой отдельные особи, окружая жертву, чутко реагируют на пространственное положение друг друга. Но ведь у волков и львов во время охоты происходит нечто очень похожее, и при этом большинство исследователей отнюдь не приписывают им совместных целей и/или планов (Cheney, Seyfarth 1990а; Tomasello, Call 1997). Здесь следует также отметить, что в других сообществах шимпанзе групповая охота, судя по всему, носит намного менее скоординированный характер (напр., Нгого — Watts, Mitani 2002; Гомбе — Stanford 1998): не исключено, что определяющую роль здесь играют различия в среде обитания, связанные с тем, насколько легко охотиться в одиночку, изыскивать альтернативные источники пищи и тому подобное.
Эта более правдоподобная с когнитивной точки зрения интерпретация подкрепляется также исследованиями способности шимпанзе к совместной деятельности в экспериментальных условиях. Перечислим основные факты:
• В классических работах Кроуфорда (Crawford 1937; 1941), которые иногда цитируются как свидетельства наличия у обезьян совместной деятельности, шимпанзе, работавшие в парах, не могли скоординировать свои действия до тех пор, пока не подвергались весьма существенной дрессуре. В ходе этой дрессуры особи разделялись и по отдельности обучались начинать тянуть по команде, благодаря чему обеспечивалась синхронизация действия, когда животных вновь объединяли в пару и давали команду, по которой они начинали тянуть одновременно — получается, что, по сути, случайно. Когда тем же шимпанзе впоследствии дали задачу, несколько отличающуюся от предыдущей, чтобы исследовать перенос, все пары вернулись к некооперативному поведению. (Описание исследования с еще более существенной дрессурой см. в работе Savage-Rumbaugh, Rumbaugh, Boysen 1978.)
В более успешных опытах с незначительной дрессурой или без нее в большинстве случаев координация действий между шимпанзе заключалась в том, что они обучались воздерживаться от действия (то есть ждать) до тех пор, пока партнер не окажется на своем месте и не выкажет готовности действовать (Chalmeau 1994; Chalmeau, Gallo 1996; Melis, Hare, Tomasello 2006a, b). Нет ни одного опубликованного экспериментального исследования (однако есть несколько неопубликованных работ с отрицательным результатом, включая два исследования, проведенных мною с коллегами), где шимпанзе сотрудничали бы, играя разные взаимодополнительные роли. Результативными оказались только такие исследования, где от шимпанзе требовалось параллельно выполнять идентичные роли, например, одновременно что-то тянуть.
В успешных опытах с параллельными ролями практически не наблюдалось коммуникации между партнерами (Povinelli, O’Neill 2000; Melis, Hare, Tomasello 2006a, b; Hirata, Fuwa 2006), хотя Кроуфорд в своей работе отмечает, что норовистой особи могло и достаться от партнера (Crawford 1937). В группах шимпанзе, охотящихся в естественной среде обитания, намеренная коммуникация также наблюдается крайне редко, если вообще имеет место (т. е. в коммуникации нет ничего такого, что заставило бы усмотреть за ней функцию координации действий).
Согласно этим данным, совместной деятельности, подобной той, что наблюдается у человека (групповой деятельности, в интенциональную структуру которой входят как совместная цель, так и взаимодополнительные роли), у человекообразных обезьян не бывает. И в самом деле, трудно вообразить себе двух шимпанзе, которые добровольно решили бы сделать вместе даже что-нибудь нехитрое: например, перетащить тяжесть или изготовить орудие.
Почему же шимпанзе и другие человекообразные обезьяны не сотрудничают друг с другом так, как люди? Одно из возможных объяснений состоит в том, что они не рассматривают своего партнера как отдельного участника событий и не понимают, что он воспринимает и каковы его цели (Povinelli, O’Neill 2000). Поскольку цели и содержание восприятия других индивидов не воспринимаются непосредственно и, следовательно, требуют умозаключения, мы и сами поначалу полагали, что постижение чужих целей и представлений и раскрытие их взаимодействия в рамках целенаправленного акта доступно только человеку (Tomasello, Call 1997). Однако новые исследования, многие из которых обсуждались выше, в разделе 2.4.1, заставили нас кардинально изменить свою точку зрения. Человекообразные обезьяны понимают, что у других есть цели и представления, и даже понимают, как эти составляющие соотносятся друг с другом в рамках преднамеренного, а быть может, и разумного действия. Следовательно, причина того, что они не способны к такому же сотрудничеству, как люди, коренится в чем-то еще. Для читателя не будет неожиданностью наше предположение, что хотя человекообразные обезьяны и понимают действия другого как независимого субъекта, обладающего собственными намерениями, у них нет ни навыков, ни потребности ставить совместные с другими цели, участвовать в актах совместного внимания или в иных формах проявления совместных намерений.
Эту интерпретацию подтверждают результаты наших недавних экспериментов. Варнекен, Чен и Томаселло (Wameken, Chen, Tomasello 2006; см. также Warneken, Tomasello 2007) вовлекали детей в возрасте 14–24 месяцев и трех выросших в неволе шимпанзе-подростков в выполнение четырех заданий, требовавших сотрудничества: это были две задачи на достижение конкретной цели и две социальные игры, в которых не было никакой конкретной цели, кроме самой игры (например, партнеры использовали нечто вроде батута для совместного подкидывания мячика в воздух). Партнер-взрослый в определенный запланированный момент переставал участвовать в процессе, что было необходимо для того, чтобы оценить степень вовлеченности испытуемого в совместную деятельность. В исследовании были получены вполне однозначные и внутренне согласованные результаты. В заданиях, предполагавших решение конкретной задачи, шимпанзе относительно успешно координировали свое поведение с поведением партнера, подтверждением чему стал тот факт, что они часто добивались успеха в достижении желаемого результата. Однако интереса к социальным играм они не выказывали и, как правило, отказывались принимать в них участие. Что наиболее важно, когда партнер-человек прекращал играть свою роль, ни один из шимпанзе не предпринял коммуникативной попытки вовлечь его вновь, даже в тех случаях, когда шимпанзе были, казалось бы, высоко мотивированы достижением Желаемого результата — и, следовательно, совместной с партнером Цели у них не было. Дети, напротив, сотрудничали с экспериментатором как в задачах на достижение конкретной цели, так и в социальных играх. Более того, иногда они даже пытались превратить задачу на достижение конкретной цели в социальную игру, засовывая полученное вознаграждение обратно в аппарат, чтобы начать сначала. Само по себе сотрудничество с экспериментатором оказалось для них важнее, чем достижение конкретной цели. А главное, когда взрослый переставал участвовать в процессе, дети активно пытались вовлечь его снова, вступая с ним в коммуникацию: следовательно, у них складывалась совместная с партнером цель, к которой они теперь пытались его вернуть. В общем и целом, дети вступали в сотрудничество ради сотрудничества, тогда как участие шимпанзе в совместной деятельности было более индивидуалистичным.
Эта интерпретация подтверждается также и данными недавнего лонгитюдного исследования, где у тех же самых трех шимпанзе оценивалось развитие целого спектра социально-когнитивных навыков (Tomasello, Carpenter 2005; см. также Tomonaga et al. 2004). Было обнаружено, что шимпанзе не слишком отличаются от маленьких детей по социально-когнитивным навыкам, носившим более индивидуалистичный характер: например, таким, как понимание того, что воспринимают и какие цели перед собой ставят другие. Но в наборе простых задач на сотрудничество, где человек и шимпанзе должны были играть взаимодополнительные роли (например, человек протягивал дощечку, а шимпанзе клал на неё игрушку), если человек понуждал шимпанзе обменяться ролями, то шимпанзе этого не делали, либо просто продолжали осуществлять свои действия безотносительно к тому, что делает человек. Маленькие дети в аналогичных опытах не только с готовностью брали на себя противоположную роль, но еще и выжидательно смотрели на взрослого, предвосхищая, что он тоже будет играть новую для себя роль в их совместной деятельности (Carpenter, Tomasello, Striano 2005). Мы интерпретируем это так, что ребенок способен увидеть совместную деятельность, включая совместную цель и взаимодополнительные роли, «с высоты птичьего полета», в формате единой репрезентации, что позволяет ему в случае необходимости осуществить обмен ролями. Шимпанзе, напротив, способны взглянуть на свои действия только со своей собственной точки зрения, а на действия партнера — со стороны, но целостной картины взаимодействия у них при этом нет — а значит, по сути, для них нет ни ролей, ни смысла в обмене ролями в рамках «той же самой» деятельности.
Что касается совместного внимания, наиболее систематическое сравнительное исследование было проведено Карпентер, Томаселло и Сэвидж-Румбо (Carpenter, Tomasello, Savage-Rumbaugh 1995; сходные наблюдения см. также в работе Bard, Vauclair 1984). В этом исследовании осуществлялось наблюдение за взаимодействием восемнадцатимесячных детей, шимпанзе и бонобо со взрослым экспериментатором и с некоторыми предметами. Интерес исследователей был сфокусирован на объективно регистрируемых устойчивых особенностях зрительного поведения испытуемых. В данных условиях все гри группы испытуемых вступали во взаимодействие с предметами и в то же самое время умеренно часто возвращались к слежению за поведением взрослого. Однако младенцы гораздо больше времени, чем обезьяны, проводили, глядя то на предмет, то на взрослого, и они в среднем вдвое дольше обезьян смотрели на его лицо. Взгляды младенцев иногда сопровождались улыбкой, в то время как обезьяны нс улыбались. Эти различия создавали такое впечатление, что обезьяны смотрели на человека, чтобы что-то «проверить» (посмотреть, что он делает или собирается сделать), в то время как младенцы глядели на взрослого, чтобы чем-то с ним «поделиться» (разделить свой интерес). Обезьяны знают, что у окружающих есть свои цели и представления о мире, но неспособны, да и нс испытывают желания делиться ими. Обезьяны-испытуемые взаимодействовали с окружающими по поводу предметов, но не участвовали в совместной деятельности, которая характеризовалась бы совместными целями и переживаниями. Томаселло и Карпентер (Tomasello, Carpenter 2005) столкнулись с очень похожим явлением. В их исследовании экспериментатор в процессе игры с предметами пытался разными способами побудить трех выращенных в человеческом окружении шимпанзе включиться вместе с ним в акт совместного внимания. Шимпанзе иногда бросали на взаимодействующего с ними человека взгляд, чтобы проверить, чем он занимается, но они не смотрели на него так, как если бы хотели разделить с ним интерес и внимание к какой-то третьей сущности. Кроме того, они не пытались создать ситуацию совместного внимания при помощи жестовой коммуникации. В данном эксперименте они не использовали сложившийся у них совместный с человеком опыт для того, чтобы определить, что будет для него новым, и, следовательно, удивительным (как это делают младенцы: см. Moll et al. 2006).
С учетом этих и других результатов (обзор см. в работе Tomasello et al. 2005), становится очевидным, что человеческие дети создают с окружающими совместные цели и, сотрудничая с другими людьми, исполняют взаимодополнительные роли. Наши ближайшие родственники среди приматов так не поступают. Необходимым условием для совместной деятельности является наличие совместной цели и готовности всех участников деятельности преследовать эту цель сообща. При этом каждый из них должен понимать, что он разделяет эту цель и готовность с другими (Bratman 1992; Gilbert 1989). Совместные цели также определяют структуру совместного внимания, поскольку, когда мы вместе с партнером пытаемся достичь какой-либо общей цели, причем мы оба понимаем, что мы это делаем, то это совершенно естественным образом приводит нас к отслеживанию состояния внимания друг друга. И, следовательно, важнейшая причина того, что обезьяны не участвуют в совместной деятельности и не включаются во взаимодействие, основанное на актах совместного внимания, как люди, заключается в том, что хотя у них и есть сопоставимые с человеческими навыки распознавания индивидуальных намерений окружающих, у них нет мотивов и навыков разделения намерений, присущих человеку.
Для нашего повествования очень важен тот факт, что когда шимпанзе принимают участие в коллективной охоте, они не вступают в целенаправленное общение по поводу текущей деятельности — например, чтобы договориться о цели или согласовать роли; по крайней мере, это недоступно для внешнего наблюдения. В других контекстах шимпанзе целенаправленно подают знаки при помощи жестов, чтобы заставить окружающих сделать то, что им нужно. Также они выражают свои требования, предназначая свои указательные жесты способным помочь им людям, чтобы люди принесли необходимый им предмет; кроме того, они могут до определенной степени понимать требования t окружающих. Чтобы выражать и понимать требования, нужно обладать способностями к пониманию индивидуальных намерений, такими, как умение практически осмыслять целенаправленное поведение другого субъекта, у которого есть свои цели и своя картина мира. Похожим образом, когда сразу несколько шимпанзе одновременно пытаются поймать мартышку, они воспринимают друг друга как целенаправленно действующих субъектов и соответствующим образом реагируют один на другого. Но поскольку они, что очень важно, в данной деятельности соревнуются, или, по крайней мере, ведут себя индивидуалистически, то они вообще не вступают в целенаправленную коммуникацию. Если моя ближайшая цель заключается в том, чтобы поймать обезьяну, и эта цель вам неизвестна, то я особо и не буду с вами взаимодействовать.
Главное, что шимпанзе (и, возможно, другим человекообразным обезьянам) просто в силу самой их ориентированной на конкуренцию натуры, чрезвычайно сложно поделиться пищей после того, как они поймают мартышку. Как поимка мартышки вообще может стать совместной целью, если все знают, что в конце концов, когда ее поймают, будет драка из-за дележки? Действительно, когда стая шимпанзе ловит и убивает мартышку, как правило, все участники охоты получают мясо — больше, чем опоздавшие шимпанзе, не участвовавшие в охоте (Boesch, Boesch-Achermann 2000). Однако недавнее исследование Гилби (Gilby 2006) выявило фундаментальные индивидуалистические механизмы этого процесса «дележки». В первую очередь, Гилби заметил, что шимпанзе, получившие после убийства мартышки мясо, часто пытаются избегать других членов стаи, незаметно скрывшись с места охоты или забравшись на конец ветки, чтобы другие шимпанзе не могли к ним подобраться, или же отгоняют попрошаек (также см. Goodall 1986; Wrangham 1975). Тем не менее, обладатели мяса, как правило, окружены попрошайками, которые могут тянуть мясо к себе или закрывать рот добытчика своей рукой. Как правило, им позволяется забрать него немного мяса, однако Гилби количественно зафиксировал прямую связь между назойливостью попрошайничества и результатом: чем больше попрошайка требует и пристает, тем больше пиши он получает. Логика такова, что, если добытчик по-настоящему начнет активно бороться с пристающей к нему обезьяной за мясо, то с наибольшей вероятностью в хоте потасовки попрошайка или первая же попавшаяся обезьяна стащит у него всю добычу или ее часть. Поэтому наилучшей для него стратегией будет быстро съесть все, что он сможет, и позволить другим забрать немного мяса, чтобы они были довольны (так называемая «терпимая к воровству» или «назойливым приставаниям» модель распределения пищи). Томаселло и его коллеги (Tomasello et al. 2005) дополнительно предположили, что охотники, вероятно, получают больше мяса, чем подоспевшие позже обезьяны, потому что у них сразу есть непосредственный доступ к туше убитого животного и возможность для попрошайничества, в то время как опоздавшие оттесняются во второй круг.
Такой взгляд на групповую охоту шимпанзе был также подтвержден недавним экспериментальным исследованием. Мелис, Хэйр и Томаселло (Melis, Hare, Tomasello 2006а) показывали двум шимпанзе пищу, которую те не могли достать. Получить пищу можно было, только если оба шимпанзе одновременно тянули каждый за одну из Доступных им двух веревок, прикрепленных к платформе, на которой находилась еда. Было обнаружено два исключительно важных явления. Во-первых, если пища была разделена на две порции, по одной порции напротив каждого участника эксперимента, то умеренно часто обезьяны тянули за веревку одновременно. Однако если была всего одна порция пищи, находившаяся посередине платформы, что в перспективе усложняло процесс ее дележки, уровень согласованности действий практически сходил на нет. Во-вторых, в ходе предварительных исследований Мелис и коллеги обнаружили отдельные пары, в которых обезьяны были особенно терпимы друг к другу и относительно мирно кормились вместе. Такие пары тянули веревку сообща гораздо чаще, чем менее терпимые пары. Эти данные особенно ярко демонстрируют, что шимпанзе только тогда могут организовывать согласованную деятельность, когда знают, что, скорее всего, по достижении цели не будет драки из-за еды.
Возможно, здесь будет уместно упомянуть, что, хотя шимпанзе и помогают иногда людям и друг другу (Warneken, Chen, Tomasello 2006; Warneken et al. 2007), они не делают этого в тех случаях, когда у них есть возможность добыть пищу самостоятельно — даже если помощь не потребовала бы от них никаких усилий (Silk et al. 2005; Jensen et al. 2006). Тогда возможно, что шимпанзе могут участвовать в совместной деятельности там, где это не связано с пищей. Довольно трудно предположить, какой бы это мог быть вид деятельности, потому что сотрудничество полезно только в тех случаях, когда трудно добиться успеха в одиночку. Кажется, наиболее вероятным примером такого взаимодействия могут быть союзы и объединения, возникающие во время драки между членами стаи, но на самом деле в подавляющем большинстве случаев все происходит совсем иначе. Драка начинается между двумя особями, и уже после этого в нее включаются пытающиеся им помочь друзья (обзор см. у Tomasello, Call 1997). Поэтому наиболее адекватной интерпретацией такой деятельности будет не сотрудничество, а помощь, поскольку нет никаких доказательств того, что обезьяны, дерущиеся на одной стороне, сформировали совместную цель (хотя каждая из них по отдельности может пытаться достичь «одной и той же» цели) и скоординировали свои планы и роли, чтобы этой цели достичь.
Таким образом, не создается впечатления, что коллективная охота шимпанзе может создавать контекст, особенно способствующий возникновению кооперативной коммуникации, потому что охота не является истинной совместной деятельностью в соответствии с ранее данным нами узким определением, предполагающим наличие совместных целей и скоординированных планов и ролей (однако см. обоснование точки зрения, что охота все-таки является истинным сотрудничеством у Boesch 2005). Действительно, если бы один шимпанзе помог другому исполнить его «роль» в охоте, предупредив его, что мартышка двинулась в его сторону, то такой коммуникант на самом деле уменьшил бы свою итоговую порцию мяса, поскольку обезьяна, получившая полезную информацию, весьма вероятно, использовала бы се, чтобы добыть как можно больше мяса сама. Возможно, также важен тот факт, что в естественных условиях у бонобо нет групповой охоты, что заставляет предположить, что варианты групповой охоты, существующие у людей и у шимпанзе, могли развиться независимо друг от друга, опираясь на различные психологические процессы. Если бы групповая охота у людей и у рода
По сравнению с другими приматами, люди принимают участие в чрезвычайно разнообразных видах совместной деятельности. При этом они широко привлекают к своей деятельности представителей других видов и часто действуют под эгидой социальных норм в контексте символов и формальных общественных институтов. В различных культурных группах люди сотрудничают при выполнении разного рода действий: во время охоты, рыбалки, строительства домов, музицирования, ухода за детьми, и так далее, и тому подобное, что свидетельствует о гибкости задействованных в этом процессе когнитивных навыков. Таким образом, в то время как большинство приматов живут в стаях и участвуют в групповых видах деятельности, люди живут в культурных группах, построенных на ожидании, что все будут сообща участвовать в самых разных видах деятельности, где необходимы совместные цели и разделение труда, причем каждый из участников внесет свой вклад, а по завершении деятельности все разделят заслуженную награду. Люди даже создают культурные обычаи и социальные институты, существование которых обеспечивается не чем иным, как коллективным соглашением всех членов группы о том, что так и должно быть, и этот процесс даже может регулироваться при помощи социальных норм, обладающих реальной карательной силой. Можно упомянуть в качестве примера, что, в то время как приматы лишь до некоторой степени понимают родственные связи, люди принимают на себя такие всем известные роли, как «супруг» и «родитель», а социум и законы заставляют носителей этих ролей действовать определенным образом — или же на них будут наложены санкции.
ebooksa