Вечером, сидя в лунном свете на крыльце миссис Хендерсон, я позвонила маме под пение цикад.
Мама уже знала о Киндертранспорте, потому что мамы знают все о Киндертранспортах, налогах, возможностях здравоохранения и умрешь ты или нет от странной шишки на локте. Но она ни разу не слышала про американский Киндертран-спорт.
– Как определить, входил ли ребенок в эту тысячу? – спросила она. – Как это было организовано? Похоже на независимое собрание людей с похожими историями.
– Не знаю, может, это кодовое обозначение.
Я уже услышала, как она хмурится.
– Но тогда их могло быть больше тысячи, и как бы они это назвали?
– Может, речь идет о каком-то конкретном временном промежутке, или их провезли как-то по-особенному. Я еще не искала информацию, но рабби дала нам почту своей подруги, которая, по ее словам, как раз занимается изучением подобных тем. Такое ведь могло произойти с бабушкой, верно? Родители могли отправить бабушку из страны для ее же безопасности, верно?
– Верно.
Я минутку послушала цикад.
– Эй, мам?
– Да?
– Почему ты никогда не говоришь о бабушке?
– Я говорю.
– Нет, но как… о том, какой она была матерью.
Мама замолчала надолго.
– Не знаю. Думаю, это было несколько… тяжело. Не весело.
– Как считаешь, почему так произошло?
– Думаю, ей было не до американских норм воспитания. Я ее не виню. И у нее ведь не было примера.
Кроме матери Эдварда.
– Как думаешь, почему бабушка не пыталась больше узнать о своих родителях? Да, она знала, что они погибли в Освенциме, но почему она никогда их не упоминала или не пыталась узнать, остались ли у нее в живых какие-нибудь родственники?